Поведение Пуллинго поражало нас; он все оглядывался вокруг, как будто ища чего-то.
Тени высоких деревьев все удлинялись. Наконец Медж предложил остановиться на ночь и объяснил Пуллинго наши намерения. Он утвердительно кивнул головой и стал собирать кору для шалаша и хворост для костра. Мы сняли свою поклажу, помогли ему и скоро устроили себе шалаш вблизи пня громадного дерева. Покончив с этим, мы взяли ружья и настреляли птиц на ужин и завтрак.
Возвратясь в лагерь, мы, к удивлению, увидели Пуллинго, сидевшего на земле против другого чернокожего, на колени которого он положил руки. Оба пристально смотрели в лицо друг другу и разговаривали между собой, очевидно, о чем-то очень важном. Когда мы подошли ближе, то увидели, что незнакомец был сын Пуллинго Куагуагмагу. Они были так поглощены разговором, что не заметили нашего приближения. Так как мы не хотели мешать им, то отошли в сторону в ожидании, пока они окончат разговор. Однако оказалось, что мы могли бы прождать до полуночи, а между тем надо было ощипать и зажарить голубей, поэтому мы подошли ближе. Они увидели нас и вскочили.
— Сын — Куагуагмагу — мне, мне! — крикнул Пуллинго.
— Мы помним его, — сказал Медж, пожимая руку молодому дикарю.
Я сделал то же, к очевидному его удовольствию.
— А почему ваш сын явился сюда? — спросил Медж.
— Все, все, — ответил Пуллинго, качая головой; и он разразился потоком непонятных слов.
Наконец — более по жестам — мы поняли, что у него неладно дома, что или дети больны, или жена убежала; во всяком случае он хотел вернуться на север. Это было очень неприятное известие, так как мы сильно зависели от него в нашем путешествии. Видно было, что ему надоело исполнять обязанность нашего проводника.
Действительно, белым нельзя полагаться на диких туземцев. Только молодые люди, постепенно привыкающие к привычкам и обычаям цивилизованных людей, остаются верными взятым на себя обязанностям. Пуллинго не представлял исключения из общего правила.
— Что же, нам нужно вернуться? — спросил я.
— Конечно, нет, — ответил Медж, — мы отлично можем идти дальше и без него; это путешествие очень важно для вашей матушки и сестры.
— Я вполне готов, — ответил я. — По правде сказать, я сомневаюсь, что Пуллинго знает что-нибудь про горы, и подозреваю, что он и не собирался вести нас по ним. Но надеюсь, он не сразу покинет нас?
— Ну, этого бояться нечего, пока жарятся голуби, — заметил Медж. — Может быть, вечером мы узнаем кое-что, а пока надо заставить Пуллинго и его сына помочь нам ощипать птиц, а то я сильно проголодался.
Пуллинго и Куагуагмагу охотно исполнили наше приказание, тем более что оно относилось и к ним, и скоро дюжина голубей и попугаев жарилась на вертелах.
— Итак, Пуллинго, вы собираетесь бросить нас одних пробираться через горы? Нехорошо так поступать, — заметил Медж.
Чернокожий опустил голову, как будто понял его слова, и со вздохом показал на север.
— Но зачем вы не говорили раньше? — спросил Медж.
Пуллинго показал на сына, объясняя, что он принес известие, которое заставляет отца возвращаться домой.
— Ион пришел один? — спросил Медж, знаками стараясь пояснить значение своих слов.
Чернокожий ответил, что сын пришел вместе с несколькими членами его племени, сопровождавшими его с какой-то, непонятой нами, целью. Смущало нас также то, что сын знал, где найти отца. Очевидно, чернокожие сносились между собой неизвестным нам способом.
Мы сидели у огня, стараясь поддерживать разговор с Пуллинго. Запас слов у него был небольшой, но и то удивительно, что за время, которое он провел с нами, он запомнил такое большое количество слов.
Мы оба помогали себе жестами; чернокожий замечательно улавливал смысл их.
Мы хотели узнать цель появления Куагуагмагу и его товарищей в этой части страны; но долго не могли понять значения слов и жестов Пуллинго. Дело шло о луне и большой пещере; но пришли ли они, чтобы поклониться луне или какому-то предмету в пещере, — этого мы не могли выяснить.
Только впоследствии я понял, что он хотел сказать нам. В начале существования мира луна, тогда прекрасная молодая женщина, спокойно жила среди лесов, по которым мы только что проходили. Она имела обыкновение поселяться в большой пещере горы, к которой мы подходили.
Тут она и оставалась бы до нынешнего времени, если бы из-за зависти злых духов не была изгнана с земли и осуждена существовать только ночью на небе.
Звезды, по верованиям чернокожих, — слезы сожаления, проливаемые луной, когда ей наскучит ее одиночество. Когда она достигает известного положения на небе, она может смотреть на свое прежнее любимое жилище, на которое проливает яркий свет, если только враги не лишают ее единственного удовольствия, посылая на небо тучи.
Те из ее земных родственников, которые еще с любовью относятся к ней, считают своей обязанностью ежегодно посещать место, которое она так любила, когда жила на земле. С этой именно целью и собралось много людей из племени Пуллинго. Церемония поклонения, насколько мы могли понять, должна была совершиться в следующую ночь.
Мы не остановились бы нарочно для того, чтобы посмотреть ее, но так как пещера находилась выше на горе, то мы думали, что нам вряд ли удастся пройти дальше за день. К тому же рассказ Пуллинго возбудил наше любопытство, и мы радовались случаю увидеть нечто вроде религиозной церемонии чернокожих, о которых мы слышали, что они лишены каких бы то ни было религиозных чувств.
Медж сказал Пуллинго, что пора ложиться спать. Мы удалились в свой шалаш; Пуллинго устроился на ночлег с сыном. Хотя мы вполне верили в его честность и в то, что нашей жизни не угрожает опасность, пока он с нами, мы все-таки сочли благоразумным показать, что мы настороже. Поэтому, когда Медж лег спать, я расхаживал с ружьем в руке, и даже когда в свою очередь лег спать, то положил под голову мешок и продолжал держать пистолет в руке.
Утром нас разбудил наш друг — пересмешник. Пуллинго с сыном поели всех птиц, и потому нам пришлось немедленно отправиться за новым запасом. Это было нетрудно сделать, и мы скоро набили столько дичи, что ее должно было хватить на всех нас и на следующий день. Вскинув на плечи ружья, мы направились к горе в сопровождении чернокожих.
— Может быть, Пуллинго жалеет, что хотел покинуть нас, и останется проводником, — заметил я.
— Вряд ли, — ответил Медж. — Поверьте, он воспользуется первым удобным случаем, чтобы улизнуть.
Я все же надеялся, что дикарь окажется верным нам. Однако ни он, ни его сын не предлагали нести нашу поклажу, хотя Пуллинго болтал по-прежнему и казался особенно веселым.
