Он увидел из окна вестибюля, как Михаэль садится в машину, и пришел в уверенность, что приятный молодой человек больше не обратится к нему с подобной просьбой.
Легко переубеждать тех, кто в душе готов к этому.
…
Директор оказался хорошим психологом.
Михаэль выправил документы. Отвез деду фильм с выступлением Елены Петушковой на элегантном жеребце тракененской породы. Заказал визу и вылетел в Омск.
* * *
Пять утра. Новый замок. Ключ не подходит. Домофон сломан. Когда успели? Как войти в подъезд?
Увидел силуэт в окне первого этажа. Постучал.
Дрогнули занавески. Герань. Заспанная старуха. Космы, морщины, настороженный взгляд, тревога, недоверие.
«Откройте, пожалуйста».
Мерзкий плевок на полу лифта. Запах мочи. Лучше уж пешком.
Задохнулся от быстрой ходьбы. Постоял. Отдышался. Вставил ключ и вошел. Тихонько разулся. На цыпочках в спальню.
Она спала лицом к стене. Поджав колени. Клубком. Как киска. Розовый бюстгальтер рядом на подушке. Девочка моя! Солнышко. Реснички как опахало.
Не стал будить. Слишком грязный с дороги.
Принял душ. Почистил зубы. Вернулся в спальню.
Она не проснулась и не сменила позы.
Приподнял краешек одеяла. Прилег рядом. Накрыл лицо чашечкой бюстгальтера. Вдохнул родной запах. Задохнулся от нежности.
Повернулась к нему лицом. Обняла молча.
— Знаешь, о чем я сейчас подумал?
— Не знаешь.
— Я подумал о том, что из сотен чужих лифчиков я безошибочно определил бы твой по запаху. Не веришь?
— Веришь. — Легла на спину, развела полусогнутые в коленях ноги и закрыла лицо руками.
Откровенное благоухание подмышек. Безупречность живота под ладонью.
— Сделала аборт?
— Выкидыш.
Поцеловал впадинку живота. Взглянул снизу.
— Без осложнений?
— Без.
— Значит, можно?
— Значит…
…
Стекали слезы на подушку.
Что случилось? Он сделал что-то не так? Все было как раньше. Ему ли не знать приметы последнего содрогания у возлюбленной своей?
Прилег рядом. Отнял от щеки влажную ладонь. Прижал к губам. Так не плачут от радости, так плачут от горя. Что сказать? Как успокоить? Никак. Она же сказала однажды: «Слова ничего не значат. Значат действия». Она тогда еще мамину песню пропела: «О любви не говори, о ней все сказано…»
А о чем еще говорить, кроме как о любви?
— А помнишь, как я пил из тебя шампанское?
— Не помнишь.
— Не пугай меня, Люба, Любочка, любовь моя. Все будет хорошо. Поверь мне.
— Не будет. Раздвинь шторы. Посмотри на меня.
Заныло в груди от нехорошего предчувствия.
Она лежала на животе в лучах утреннего солнца, и там, где гибкая спина облагораживается воздушным началом идеальных по форме полушарий, у нее не было родимого пятна.
Он не спросил, где Люба. Не успел. Вернее, не так: он спросил мысленно, не спросил, а закричал молча, а она рассказала.
…В районе, на ярмарке. Возила вещи на продажу. Там с руками хватают. Выгодно… Торчал кусок железного уголка. Из земли. Прямо на входе. Все спотыкались, и ничего, а Люба упала, и отошли воды. В районной больнице ребенка кусками извлекали… Девочка… Всю ночь мерзла. Дали еще одно одеяло. Воскресенье. Гинеколог только в понедельник пришел. А она уже умерла. От кровотечения. Два часа доктора не дождалась. Всего два часа. Обидно… Похоронили в деревне. Народу много было… Пока крест деревянный. Памятник сейчас нельзя. Пусть земля осядет… А двойняшкам нельзя поодиночке умирать — это же моя половинка умерла. Так что меня теперь в два раза меньше… А князь Мышкин все названивает. Утешает. К себе зовет. А тебе он не звонил? Странно. Набери мне ванну, пожалуйста. Наревела глаза. Опухнут.
…
Хлестала вода из обоих кранов. Прокладка в горячем была с дефектом и примешивала к шуму извергающейся воды звук, похожий на «и».
И-и-и… и-и-и…
Сел на пол. Обхватил голову руками. Заскулил тихонько в унисон.
— И-и-и… или сердце разорвется на кусо-о-о-чки… и-и-и.
…
Застучала в дверь.
— Ты что там, плачешь, что ли? Открой сейчас же. И не смей реветь. Сам же говорил, что у нас один набор генов, вкус, запах и прочее. Говорил или нет?
Он открыл дверь.
— Говорил или нет?
— Хочешь выпить?
— Хочу. Только у меня хлеба нет. Забыла купить.
— У меня есть галеты, копченые колбаски «мини кабаносси» и самый мягкий в мире коньяк. Арманьяк называется. Французский.
…
Они сидели на кухне и пили янтарный французский коньяк.
— Ты дурачок! Ты сам не понимаешь, как тебе повезло. Мы же одинаковые. Одна в двух экземплярах. Забудь, что Люба умерла. Забудь, и все. Представь себе, что Люба живая, а Люда умерла. И все. Представил?
— Представил.
— Ну вот и хорошо. — И завыла в голос, забилась, как в падучей.
Взял на руки, поцеловал в слезы, прижал к груди и отнес в ванну.
Пощупал воду — не горячо ли? Опустил бережно, раздвинув телом душистую пену.
— Я хочу с тобой. Залезай тоже.
Он разделся.
Места для двоих было мало — только валетом.
Просунул ноги между ее скользких от шампуня бедер и погрузился.
Сползал низом по эмалевой кривизне дна. Неотвратимо. Он не виноват — это дно. Благодатная кривизна. Все ближе, ближе…
…
Она лежала на его плече. Все как с Любой. Одна буква в имени — вот и вся разница. А может, права эта девочка? Нет, не права. С той, что умерла, ушла в небытие, — частичка совместно прожитой жизни. Безвозвратно. Лучшая частица жизни. Неповторимая.
— Завтра съездим на кладбище в деревню. А к тете Вассе не поедем. Ее же поймали на проходной с мясом на животе. Уволили. И теперь она в унынии. Гостей кормить нечем, а без хорошего стола — нет хорошего настроения.
— А мы сами купим. Наберем всякой вкуснятины и придем. Замечательная женщина. И князь Мышкин от нее в полном восторге. Любит.
— Князь Мышкин любит меня. Потому тебе и не позвонил, когда Люба умерла. Знал, что ты приедешь и все случится так, как случилось. Он же умный.
— Не то слово. А ты не знаешь, что означает аббревиатура ВКК?
— Врачебно-консультационная комиссия. А почему ты спрашиваешь?
— Мы с Любой ходили становиться на учет к акушеру-гинекологу. Пока она была на приеме, я гулял по коридору и на двери кабинета ВКК прочел рекомендацию тем, кого направляют на стационарное лечение. «Больной, направленный на стационарное лечение, должен взять с собой ложку, кружку, халат, тапочки, постельное белье, две тетрадки для оформления истории болезни, ручку и две лампочки».
— А лампочки-то зачем?
— Вот и я думаю, зачем. Если не веришь, сходи, прочитай сама. Больница рядом.
— А почему вспомнил?
— Глупость, конечно, но я представил себе умирающую от кровотечения Любу и какую-нибудь дрянь в белом халате у постели: «А лампочки вы захватили с собой? Почему нет лампочек? Без лампочек к нам нельзя». Verdammt noch mal — проклятье!
Ударил себя по щеке. Со всей силы. Раз, другой, третий. Скрипел зубами и бил, пока она не ухитрилась поймать его руку.
Затих. Задремал. Сказалась бессонная ночь. Она уснула крепче его, но когда он попытался встать — открыла глаза.
— Спи, девочка, спи. Я за хлебом сбегаю.
Оделся. Пошел на кухню. Плеснул в рюмашку. Но не выпил. Смотрел в стену. Думал. Вгляделся в большой красочный календарь. По синему полю — месяцы с красными числами праздничных дней. Год — крупными белыми цифрами в кружеве заиндевевших веток. Красиво. Скотч по углам листка прилип к инею. Как примерз.
Сорвал. Написал на белом глянце обратной стороны: «Милая, добрая, славная, теплая девочка! Реснички, как опахало! Я не знаю, как правильно поступить. Но чувствую, как не надо. Прости и не ругай за трусливый побег. Не хочу видеть Любочку под крестом. Тяжело. Хочу запомнить ее живую в твоем лице. Я все обдумаю и позвоню».
Освободил место для листка. Сверху — деньги на памятник. Придавил банкноты полной рюмкой и вышел, тихонько закрыв за собою дверь.
