— Вернем, Василь, не все сразу.
После артиллерийского налета из бронепоезда выскочили ремонтники, занялись восстановлением железнодорожного полотна. Им не мешали.
Ремонт закончен, насыпь опустела. Бронепоезд двинулся на запад, медленно набирая скорость.
Далеко он не ушел. Грохот вновь расколол таежную тишину — бронепоезд сорвался в пропасть.
— Пасхальный подарок адмиралу Колчаку… — проговорил Щетинкин удовлетворенно.
Когда Колчаку доложили о гибели бронепоезда «Генерал Духонин» и товарного состава, «верховный правитель» пришел в неистовство. Он немедленно созвал своих министров и генералов.
— До каких пор, я вас спрашиваю?! — набросился Колчак на генералов. — До каких пор эта красная банда будет держать нас за горло?! Семь месяцев они пускают наши эшелоны под откос, лишают нас продовольствия, обмундирования, вооружения. Сибирская магистраль перерезана. Связь с Дальним Востоком фактически прервана. Они захватили в плен почти три тысячи наших солдат и офицеров. Кто перед вами, господа генералы, кто? Наполеон? Ганнибал? Какой-то штабс-капитанишка Щетинкин из рязанских плотников — вот кто! Отвечайте, почему вы это терпите?..
Но генералы молчали. Да и что они могли сказать?
Не так давно войска Южной группы Восточного фронта Красной Армии заняли Бугульму, Белебей; подошли вплотную к Уфе. Колчак почувствовал себя в ловушке.
Из-за решительного наступления Красной Армии по всему Восточному фронту Колчак не мог бросить против партизан сколько-нибудь значительные силы. Степно-Баджейская Советская республика продолжала существовать и процветать. Командующим партизанской армией официально считался бывший агроном Кравченко, но тон во всем задавал его помощник, бывший штабс-капитан Петр Ефимович Щетинкин, человек искусный в тактике и, судя по всему, не чуждый и понимания самых высоких вопросов стратегии. Во всяком случае, перерезав Сибирскую магистраль на протяжении двухсот верст, он в самом деле держал Колчака за горло. Это уже не тактика, а стратегия: отрезать Омск от остальной Сибири и Дальнего Востока, лишить белую армию продовольствия, винтовок, пулеметов, пушек.
Правда, Колчак еще чувствовал себя сильным, располагал резервами, но, когда красные подошли к Уфе, он стал ловить себя на том, что все чаще и чаще начинает думать о бегстве. Куда? Был только один путь: через Монголию — в Китай, а оттуда в Японию, в Англию…
Путь в Монголию лежал через Урянхай, или Туву. Этот край был свободен от красных партизан. Колчак срочной телеграммой вызвал в Омск комиссара по делам Урянхайского края Турчанинова и главу тувинского духовенства Лопсана Чамзу.
…Они сидели в салон-вагоне и вели неторопливый разговор. Лопсан Чамза был в желтом чесучовом халате, беспрестанно перебирал янтарные четки. Неподвижный, грузный, с бритой головой, редкими свисающими усами и широким тяжелым лицом, он напоминал изваяние в буддийском капище. Турчанинов вел себя с ним внешне почтительно — в Урянхае, комиссаром которого значился Турчанинов, Лопсан Чамза пользовался почти неограниченной властью, и с этим приходилось считаться.
В салон вошел адъютант Турчанинова корнет Шмаков. Лихо щелкнув каблуками, он протянул комиссару пакет:
— Очередной бюллетень, ваше превосходительство.
— Благодарю. Можете остаться здесь, корнет.
Бегло просмотрев бюллетень, Турчанинов помрачнел.
— Хорошие ли новости у верховного правителя России? — спросил Лопсан Чамза.
— Обстоятельства несколько изменились, — глухо отозвался Турчанинов. — Возможно, мы не застанем Колчака в Омске.
— Ты говорил: Колчак ждет.
— Можете не сомневаться, владыка: вашу делегацию и вас лично ждет великий почет.
Лопсан Чамза швырнул четки на стол, протянул руку с короткими негибкими пальцами.
— Почет? Зачем мне твой почет? Урянхи, ядараан, кулугур, нищие сволочи поднимаются против князей и богатых, Русские подхребетинский отряд собрали. Советы делать хотят. Как в прошлом году. Что будет с моими стадами и землями? Три тысячи войск давай — вот что я хотел сказать Колчаку. Даст?
— Даст.
Лопсан успокоился. Взял четки и стал шептать молитву: «Ом мани пад мехум». Затем набил табаком длинную трубку с металлической чашечкой и закурил. Неожиданно он сказал:
— Ты хитрый, комиссар Турчанинов. Я и без твоей бумажки знаю, какие новости у Колчака: плохие новости. Красные Урал берут, белые в Сибирь бегут. Вот какие новости.
Турчанинов взглянул на него с изумлением.
— Ты, комиссар Турчанинов, Урянхаем правишь, А думаешь так: в Урянхае русских казаков мало, а китайских солдат много. Если у Колчака дела будут плохи, не перебегут ли ноены и Лопсан Чамза к Ян Шичао, не продадут ли Урянхай китайцам? Есть такие ноены: Ажикай, Буян-Бодорху. Глупые люди. Не понимают: водить дружбу с Ян Шичао, японским слугой, все равно что на шею собаки мясо вешать…
Он умолк. Тяжело задумался. Потом торжественно произнес:
— Я знаю мудрое слово: протекторат! Протекторат — значит закон. Плохой закон, хороший закон — все равно закон. У Ян Шичао нет закона управлять урянхами. Лопсан Чамза служит закону. Он служит белому правителю.
Турчанинов скривил в усмешке рот.
— Белое дерево белого царя крепко вросло своими корнями в урянхайскую землю, — сказал он. — Если нужно, Колчак даст десять тысяч войск…
У окна вагона сидела пятнадцатилетняя племянница Лопсана Чамзы — Албанчи. На диване рядом с ней примостился корнет Шмаков. Он протянул девочке плитку шоколада.
— Бери. Последняя. Скоро Омск. Вот и путешествию конец, прекрасная Албанчи. У тебя будет что рассказать твоему жениху, когда вернешься домой. Есть у тебя жених?
Девочка смущенно молчала.
— Ну, ну, мы с тобой друзья, не правда ли? Как его зовут? Кто он?
— Зовут Кайгал. Он разбойник.
— Разбойник?
Корнет был озадачен.
— Так называет его дядя Лопсан. Кайгал против богатых и против казаков.
— Мятежник, значит. А где он сейчас?
— Прячется с товарищами в горах.
— И ты знаешь где?
— Нет, не знаю.
— Ро-ман-тично… И все-таки ты должна знать.
— Нет, я не знаю… Он как ветер: на одном месте не сидит.
— Ну, хорошо. Если тебе нравятся разбойники и бедные, то я в некотором роде тоже разбойник, белобандит. Так, во всяком случае, нас окрестили красные.
Албанчи рассмеялась.
— Я самый бедный, Албанчи. Были скаковые конюшни, много скота. Как у твоего дяди Лопсана. Был Петербург, балет «Сильфиды», Нижинский. Все полетело к черту! Знаешь, о чем я мечтаю? Юрта в горах, холодный кумыс в турсуке, а рядом — такая жена, как ты, Албанчи. Раствориться в неизвестности…
