— Он шутит, — покраснев, заметила Анни.
— Я шучу? Ох, Анна, неблагодарная! Знаете, — обернулся он ко мне; — все девочкой была она, а вот уже и женщина начинает сказываться. А, да что говорить, пропал я теперь наверняка!
Завязался довольно оживленный разговор, из которого я узнал, что мой новый знакомый — учитель одной из ближайших школ, что он любит целыми неделями бродить по тайге и два-три раза за лето заходит в гости на Черную Ламбу. В свою очередь, Пекка — имя у него было финское — проявил живейшую любознательность, расспрашивал меня о причинах заточения в глуши, о том, как подвигается работа, о принципах топографии.
— Да зачем вам это? — смеялся я.
— Это вы напрасно, — серьезно сказал он. — Я часто брожу по глухим, неизвестным местам. Разве между дел не мог бы я набросать хоть схематичный план их? Это очень-очень было бы полезно!
— Что ж, — сказал я, — если это вас так интересует, могу дать несколько уроков, но при условии, что весь собранный материал вы будете посылать нам.
Он с удовольствием согласился, и в тот же вечер мы приступили к занятиям. Прилежным учеником оказался не только Пекка, но и Анни. Забавно и радостно было мне смотреть на их прилежание. Впрочем, Пекка намного обогнал Анни: у него была совершенно изумительная способность схватывать на лету сущность самого запутанного объяснения, и однажды я даже спросил его:
— Вы, наверное, занимались геодезией прежде, во время учебы?
Он порозовел от удовольствия.
— Если это не комплимент, то очень высокая похвала. Нет, я не занимался геодезией, но всегда любил геометрию.
Действительно, сомнения мои сразу рассеялись, как только он взялся за инструменты, — он решительно не знал, с какой стороны к ним подойти, не отличал верха от низа.
Однажды вечером Пекка попросил меня показать только что вычерченные планы; он долго и внимательно изучал их, а потом вдруг спросил, не собираются ли здесь прокладывать дороги.
— Это было бы очень большое дело, очень. Может, здесь даже руда есть?
— Скажите, вы финн? — выпалил я давно навязший вопрос.
— Да, — ответил он просто.
— Вы очень быстро изучили русский язык.
— Я жил до восемнадцатого года в Петрограде, затем сражался в Красной гвардии в Гельсингфорсе и, когда погас красный огонь на башне Рабочего дома, бежал сюда.
Пекка прожил с нами две недели. Вскоре после его ухода мне принесли письмо из треста, в котором предлагали остаться на Черной Ламбе до половины зимы и нащупать профиль для шоссейной дороги.
Наступила осень, и Анни уехала в техникум — продолжать учебу. Ушли и рабочие. Снова мы со стариком сидели в молчании по вечерам, снова я испытывал неприятное чувство человека, которому собираются всадить нож в спину из-за угла. Но делать было нечего — барака в одиночку не выстроишь. Я продолжал заниматься рекогносцировкой, обработкой материалов, вычерчиванием планов.
Времени свободного оставалось много, и понемногу я пристрастился к охоте. Мне удавалось подстрелить то глухаря, то зазевавшегося зайца, то лису. За это время еще раз, на два дня, заходил Пекка — принес старику спички, табак, порох и дробь. Встреча вышла холодной — при его появлении, неожиданно для себя, я начал вспоминать, что Пекка и Анни, когда я работал, на целые дни уходили охотиться в долину, что при моем появлении они прерывали разговор. Удивительно, как я не обратил на это внимания раньше!
— Ну, а как с топографией?
Пекка огорченно махнул рукой.
— Все некогда было… Вот собираюсь…
Анни приехала на каникулы. Она прошла в один день свыше сорока километров на лыжах, была усталой и очень грустной. Под вечер она собралась прибирать избу, а мне предложила прогуляться, чтобы не мешать ей.
Я захватил ружье, надел лыжи и, насвистывая, пошел бродить по лесу. И нужно было проклятой охотничьей страсти на этот раз так увлечь меня, что я проблуждал вместо двух-трех часов до полуночи! Признаться по совести, мне очень хотелось похвастать перед Анни успехами в охоте — ведь известно же, что на севере больше всего ценятся качества хорошего охотника.
Была полночь, когда я подошел к дому. Меня поразило отсутствие света в окнах. Я даже остановился посреди озера, подозревая, что сбился с пути.
Дверь в сени я нашел открытой, но не удивился, потому что на севере их часто и вовсе не запирают на ночь. Только когда я нашел открытой и дверь избы, когда мне бросилось в глаза разбитое окно, я понял, что случилось необычайное. От ужаса и щемящего чувства тоски, от страшного одиночества, которое внезапно ощутил я с потрясающей остротой, мне хотелось закричать, но я не проронил ни звука — страх сковал язык. Я стоял, прислонившись к косяку, и чувствовал, что у меня подкашиваются ноги. И вдруг заметил, как медленно-медленно, бессильно поводя руками и дергаясь головой, начинает подниматься старик. Его фигура, уже покрытая снегом, в сумерках казалась призрачной, неестественной. Моя рука, лежавшая на спуске ружья, непроизвольно дернулась, и выстрел в потолок, прозвучавший в безмолвии подобно грому, на миг осветил черные стены, перевернутые стулья.
— Золото, — хрипя и задыхаясь, прошептал старик, — они унесли мое золото! О мое золото, мое золото!
Эти слова, столь раздражавшие меня уже два года, разрушили оцепенение, в котором я находился. Я бросил в угол ружье, снял рукавицы, подошел к старику. Руки мои наткнулись на теплую и липкую струю, стекавшую у него по левому боку.
— Где Анни? — словно в забытьи, твердил я. — Анни…
Заикаясь, старик попытался ответить, но зубы его стучали от холода. Я кинулся к печке, ощупью нашел керосин и, плеснув им на дрова, развел огонь. Потом взял старую шубу и заткнул разбитое окно.
— Где Анни? — снова спрашивал я.
— Они унесли мое золото. Она пошла, чтобы вернуть!
Больше от старика ничего не удалось добиться. Его интересовало только одно — золото и вернет ли его внучка. Он был в предсмертной агонии.
Я метался по избе, словно помешанный, не зная, что предпринять, как поступить. Страх уже прошел, но способность соображать еще не вернулась. И вдруг я заметил, что папки с топографическими материалами, лежавшие на столе, в беспорядке разбросаны и от двух или трех остались только обложки.
Тогда, наконец, разумная мысль осенила меня: преследовать. Как же я не догадался раньше? Схватив ружье, проверив патронташ и захватив запас патронов, я выбежал из избы и стал на лыжи. И в тот момент, когда стал обходить вокруг дома, отыскивая след, до моего слуха долетел смех старика:
— Он пошел, он тоже пошел! Он тоже хочет золота!.. Ах-ха-ха…
Дрожа от возбуждения и терзаясь неизвестностью, я побежал прочь от этого сумасшедшего дома.
