Молиться за меня! Если б она знала, то выбрала бы себе какую-нибудь более легкую работу. Впрочем, я готов поклясться, она все равно не отказалась бы — такой уж у нее кроткий нрав. У нее хватило бы духу молиться за самого Иуду-Предателя — чудесная девушка! Умная, а уж что касается красоты и доброты — она всех за пояс заткнет. Я уже больше не видал ее с той минуты, как она вышла из этой комнаты; нет, я никогда не видал ее с тех пор, но я думал о ней и миллион раз вспоминал про ее обещание молиться за меня.
Должно быть, Мэри Джен прошла черным ходом, потому что никто не видел, как она вышла из дому. Встретившись с Сюзанной и с Заячьей Губой, я спросил:
— Как фамилия тех ваших знакомых, что живут по ту сторону реки и куда вы часто ездите в гости?
— Там их много, — отвечали они, — но чаще всего мы ездим к Прокторам.
— Вот именно, как раз эта самая фамилия, — а я и позабыл ее. Мисс Мэри Джен велела мне передать вам, что она уехала туда второпях, — кто-то у них заболел…
— Кто же именно?
— Право, не знаю, по крайней мере, забыл; но, кажется, это…
— Господи, уж не Ханна ли?
— К сожалению, я должен сказать, что это именно Ханна.
— Да ведь она была совсем здорова на прошлой неделе! Что же, опасно она больна?
— Очень опасно! Всю ночь над ней провозились; не надеются, что она протянет дольше суток.
— Скажите, пожалуйста, какое горе!.. Да что с ней приключилось?
Сразу я не мог придумать ничего мало-мальски вероятного и брякнул:
— Свинка!
— Как! Только свинка? Да разве кто умирает от свинки?
— Вы бы не то заговорили, если б знали… Эта свинка совсем особенная, нового сорта… как сказала мисс Мэри Джен.
— Как же это нового сорта?
— Потому что к ней примешано многое другое.
— Что же такое?
— А вот что: корь, коклюш, рожа, чахотка, желтая лихорадка, воспаление мозга и еще не знаю что…
— Боже мой! И все это они называют свинкой?
— Мисс Мэри Джен так сказала…
— Хорошо, но почему, скажите на милость, это называют свинкой?
— Потому что это и есть свинка — с нее вся болезнь начинается.
— Но ведь тут смысла нет! Человек может ушибить себе палец, потом принять яду, упасть в колодец, сломать себе шею, пустить себе пулю в лоб, и если кто спросит — отчего он умер, какой-нибудь простофиля ответит: «Он ушиб себе палец». Разве тут есть какой-нибудь смысл? Нет. Ну и в твоей истории нет смысла. И это заразно?
— Разумеется! Какая вы смешная! И раз эта хворь пристанет, уж не скоро от нее отделаетесь.
— Но это ужасно! — молвила Заячья Губа с сокрушением. — Пойду сейчас же к дяде Гарвею и…
— О да, — прервал я, — Надо непременно сказать. Я бы, разумеется, сказал, и не теряя времени.
— Почему же?
— Сообразите сами и поймете. Ведь ваши дядюшки должны спешить как можно скорее в Англию. Неужто же вы думаете, что они будут настолько подлы, чтобы уехать, а вас пустить одних совершить такое далекое путешествие? Вы знаете, что они будут ждать вас. Отлично. Ваш дядя Гарвей — духовное лицо, не так ли? Прекрасно; разве духовное лицо захочет надуть пароходного шкипера и заставить его принять мисс Мэри Джен на пароход? Вы сами знаете, что нет. Что же он сделает тогда? Конечно, скажет: «Очень жалко, но надо оставить мои церковные дела на произвол судьбы, потому что моя племянница подвергалась опасности схватить свинку с такими ужасными осложнениями, так что мой прямой долг — остаться покуда здесь и выждать положенный срок — три месяца, в течение которых обнаружится, заразилась она или нет». Но все равно, если вы находите, что лучше пойти сказать дяде Гарвею…
— Пустяки! Какая радость сидеть здесь, когда так весело в Англии. Не говори глупостей!
— Все-таки, может быть, вам лучше сказать кому-нибудь из соседей…
— Послушай, мальчик, ты глуп как пробка… Неужели ты не можешь сообразить, что те сейчас же пойдут и разболтают! Одно средство — никому не говорить об этом ни слова.
— Может быть, вы и правы. Делайте как хотите!
— Во всяком случае, мне кажется, надо предупредить дядю Гарвея о том, что она уехала на время, чтобы он не беспокоился.
— Да, мисс Мэри Джен так и приказала: «Скажи, говорит, чтобы сестрицы передали мой сердечный привет и поцелуй дяде Гарвею и дяде Вильяму и сообщили, что я уехала за реку навестить мистера… мистера…», как, бишь, фамилия тех богатых знакомых, которых еще так любил ваш дядюшка Питер?..
— Вероятно, ты говоришь об Эпторпах, не правда ли?
— Ну да, конечно, они. Черт побери эти проклятые фамилии — вечно перезабудешь… Ну, вот она и велела сказать, будто поехала просить этих Эпторпов, чтобы они непременно пришли на аукцион и купили этот дом, по желанию дяди Питера. Затем, если она почувствует себя не слишком утомленной, то вернется домой вечером, а не то переночует там. Не говорите ни слова о Прокторах, а только упомяните Эпторпов, — это будет сущая правда, потому что она в самом деле хочет переговорить с ними о покупке дома — она сама мне сказала.
Девочки побежали к дядюшкам передавать им приветы, поцелуи и поручения сестры.
Теперь все улажено, девочки не проговорятся, — им хочется в Англию. Король с герцогом предпочтут, чтобы Мэри Джен похлопотала по делам аукциона, чем была бы тут, рядом с доктором Робинсоном. Я был очень доволен; дельце обделано чисто — сам Том Сойер не мог бы придумать лучше! Разумеется, он напустил бы больше шику, а я не умею — не так воспитан.
Аукцион устроили на городской площади, и тянулся он долго-предолго. Старик присутствовал тут же, скорчив умильную рожу: он стоял на возвышении возле аукциониста, время от времени вставляя словечко из Священного Писания или какую-нибудь прибаутку, а герцог расхаживал в толпе, мычал по-своему и старался всем понравиться.
Мало-помалу дело дошло до конца. Все распродано, решительно все, кроме маленького участка на кладбище. Принялись и за этот участок, — я не видывал такой жадной акулы, как этот король! Покуда они возились с этим участком, к пристани подошел пароход, а минуты через две показалась целая толпа, с криком, хохотом, шутками:
— Вот тебе раз! Еще одна пара наследников объявилась у старого Питера Уилкса — выбирайте кого угодно!
Спорное родство — Сличение почерков. — Татуировка. — Вскрытие могилы. — Гек убегает.
Толпа вела очень приличного старого джентльмена и другого, помоложе, такого же приличного, — с рукой на перевязи. И господи, как народ ревел, хохотал, балагурил! Но мне было не до смеху — ну, думаю, плохо придется нашим обманщикам! Я был уверен, что они, по крайней мере, побледнеют. Ничуть! Даже не смутились! Герцог не подавал виду, будто он что-нибудь подозревает, бродил себе и гугукал как ни в чем не бывало, счастливый и довольный, — а король, тот скорбно поглядывал на прибывших, словно у него вся утроба перевернулась при одной мысли, что могут же быть такие обманщики и негодяи на белом свете! О, он играл свою роль превосходно. Наиболее почтенные из горожан окружили короля, чтобы показать ему, что они на его стороне. А новоприбывший старый джентльмен совсем опешил. Как только он открыл рот, я сейчас же понял, что вот у этого произношение как у настоящего англичанина, хотя, признаться, и король довольно хорошо копировал этот выговор. Не могу передать в точности слова старого господина, не могу и подражать его произношению, но постараюсь пересказать приблизительно, что он говорил толпе:
