— Бомбы и картечи!.. Вот это ловко! — воскликнул король.
Оба состроили жалкие, сконфуженные рожи; они стояли задумавшись, почесывая себе затылки, наконец, герцог разразился хриплым хохотом:
— Нет, это превосходно! Как чисто эти молодцы-негры сыграли свои роли, притворившись, будто огорчены, что уезжают отсюда!.. Я и в самом деле поверил! Да и не я один — все поверили. После этого и толкуйте, что у негров нет прирожденных сценических способностей. И как ловко, подлецы, разыграли эту комедию — хоть кого бы надули. По-моему, у них удивительный талант. Будь у меня капитал и театр, я бы не желал лучших актеров! А мы-то взяли да и продали их за грош, — да еще и эти деньги не попали нам в руки. Скажите, где этот вексель?
— Разумеется, в банке для учета. Где же ему быть?
— Ну, тогда еще не все пропало, слава богу!
Тут я несмело вмешался в разговор:
— Разве что случилось худое?
Король так и накинулся на меня:
— Не твое дело! Смотри у меня, мальчишка, берегись, не суйся куда не спрашивают! Помни это, покуда ты здесь, слышишь? — Затем он обратился к герцогу: — Что делать, придется проглотить эту пилюлю и не проронить ни слова: молчок, да и все тут!
Сходя вниз с лесенки, герцог опять злобно захохотал.
— Скорый сбыт и малые барыши! Чудесная афера — нечего сказать!
Король сердито огрызнулся:
— Я старался сделать как можно лучше, потому и поспешил продать негров. Если же это оказалось невыгодным, то я в этом настолько же виноват, насколько и вы, — ничуть не больше.
— Во всяком случае, негры были бы еще здесь, в этом доме, а нас бы уже и след простыл, если б послушались моего совета.
Король проворчал что-то и сорвал свой гнев на мне. Я получил страшный нагоняй за то, что не пришел к нему тотчас же и не доложил, как негры выходили из его комнаты и вообще действовали подозрительно, — всякий дурак догадался бы, что дело нечисто. Наконец, принялся ругать самого себя: все это, дескать, случилось оттого, что он встал слишком рано в то утро, против обыкновения, — будь он проклят, если когда-нибудь это повторится. Так они продолжали грызться между собой. А я ликовал в душе, что догадался свалить все на негров, нимало им не навредив.
Сборы в дорогу. — «Негодяй!» — «Королевский камелеопард». — Мэри Джен решилась уехать. — Оригинальная болезнь. — Новые наследники.
Между тем пришла пора вставать; я спустился со своего чердака; проходя мимо комнаты девушек, я увидел, что дверь приотворена и Мэри Джен сидит над открытым старым чемоданом — она укладывала свои вещи, собираясь ехать в Англию. Но в эту минуту она сидела со сложенным платьем на коленях и, закрыв лицо руками, горько плакала. Мне стало ужасно жаль ее — да и всякий на моем месте почувствовал бы сострадание. Я вошел к ней.
— Мисс Мэри Джен, вот вы не можете видеть людей в горе, — и я тоже не могу, право! Скажите, что с вами, почему вы плачете?
Она плакала о неграх. Так я и думал. Она говорила, что теперь чудное путешествие в Англию для нее отравлено — она не может быть там счастлива, зная, что бедная негритянка навеки разлучена с детьми! Тут она еще пуще залилась слезами.
— О боже мой, боже мой! — твердила она в отчаянии, — Подумать страшно — они никогда, никогда больше не увидятся!
— Увидятся непременно, — воскликнул я, — и не далее как через две недели — уж я знаю!
Вот и вырвалась у меня тайна нечаянно, не успел я опомниться! Девушка вдруг обвила мне шею руками, умоляя повторить это еще и еще раз!
Я спохватился, что сказал слишком много и чересчур неожиданно — вот и очутился припертым к стене. Я попросил ее дать мне срок подумать немного, собраться с мыслями. Она сидела взволнованная, прелестная, сгорая от нетерпения, но все-таки имела вид счастливый, довольный, точно человек, у которого выдернули больной зуб.
А я все размышлял: мне кажется, человек, говорящий правду, когда он попадет в затруднительное положение, подвергается большому риску (я этого не испытал, но мне так кажется), а между тем вот здесь вышел такой случай, что сказать правду — как будто и лучше и безопаснее, нежели солгать… Надо это запомнить и когда-нибудь основательно обдумать на досуге — так это странно и неестественно. Ничего подобного со мною до сих пор не бывало. Ну, ладно, попробую: возьму да и скажу на этот раз всю правду, хотя это все равно выходит, что сесть на пороховую бочку и взорвать ее с целью посмотреть, что из этого выйдет!
— Мисс Мэри Джен, — начал я, — есть у вас такое место недалеко, за городом, куда вы могли бы поехать погостить денька на три, на четыре?
— Как же, есть… к мистеру Лотропу. Зачем ты это спрашиваешь?
— Все равно зачем… Если я скажу вам, как я узнал, что негры увидят друг друга недели через две здесь, в этом самом доме, и притом докажу вам, что это сущая правда, — согласитесь ли вы уехать к мистеру Лотропу и остаться там четыре дня?
— Четыре дня! — воскликнула она. — Да я готова остаться там хоть целый год!
— Прекрасно, мне больше ничего не нужно, достаточно вам дать слово — оно для меня важнее, чем присяга на Библии со стороны кого-нибудь другого.
Она улыбнулась и покраснела.
— Позвольте, — сказал я, — затворить дверь и задвинуть засов.
Сделав это, я вернулся на место.
— Ради бога, не вскрикивайте, сидите смирно, будьте мужественны. Я скажу вам всю правду; вам надо приготовиться, мисс Мэри Джен, дело очень неприятное… тяжело вам будет, да делать нечего. Эти дяди ваши — вовсе не дяди, а мошенники, отчаянные плуты!.. Ну, теперь, мисс Мэри Джен, самое худшее сказано — остальное вы легко вынесете.
Разумеется, это страшно поразило ее, — но я уже миновал самое опасное место и летел вперед не останавливаясь. Ее глаза разгорались все ярче и ярче; я рассказал ей все до капельки, с той самой минуты, когда мы подвезли молодого простофилю на пароход, и вплоть до того момента, когда она кинулась на шею королю у крыльца, а он поцеловал ее раз шестнадцать-семнадцать. Тогда она вскочила в гневе, лицо ее зарделось как заря.
— Старый негодяй!.. — крикнула она, — Пойдем скорее, нельзя терять ни минуты, ни секунды: велим вывалять их в дегте и перьях и бросить в реку!
— Разумеется, так и нужно! — согласился я. — Но только не раньше, чем вы отправитесь к мистеру Лотропу.
— Ах, я и забыла! Не сердись на мои слова, прости меня! — проговорила она, положив на мою руку свою бархатистую ручку, да так ласково, что я отвечал, что скорей умру, чем рассержусь на нее.
— Я и позабыла свое обещание, — я была так поражена. Теперь продолжай, я больше не буду… Говори, что мне делать, я все исполню!
