— Я принесу веревку, чтобы они могли составить общество президенту и скрасить его одиночество.
Через пять минут падре Игнасио, которым Филипп, из уважения к Церкви, занялся в первую очередь, сделался совершенно беспомощным; Филипп уже собирался переходить к сержанту, но вдруг события приняли совсем другой оборот.
Горбун трактирщик мигом смекнул, что внимание дона Рамона прежде всего обращено к двум его соотечественникам. Медленно и незаметно он отделился от сержанта, и, когда Филипп почтительно укладывал падре Игнасио на пол, готовясь взяться за сержанта, сеньор Амадео улучил мгновение и совершил свой маневр. Быстро и тихо — точь-в-точь как одно из тех насекомых, на которых он так походил, — Амадео сделал три или четыре прыжка к выходу. В тот миг, когда великий герцог спохватился и навел на него револьвер, Амадео уже распахнул тяжелую дверь и в следующее мгновение вылетел на улицу; пуля дона Рамона досталась старой дверной доске.
Дальше события развивались еще быстрее. Чернобородому сержанту, который все это время тяжело дышал и явно был наготове, бегства Амадео было достаточно, чтобы перейти к действию. Словно огромная кошка, оскалив зубы и хрипло рыча, он набросился на дона Рамона. Прежде чем тот успел обернуться, сержант обхватил его руками, и оба покатились по каменному полу. Великий герцог выронил револьвер, и теперь сила боролась против силы. Однако один соперник стоил другого: если великий герцог и был немного мощнее, то черный сержант компенсировал его преимущество своим бешенством. Посада знал, что борется не только за жизнь, но и за осуществление их общих заговорщицких планов. Если победит дон Рамон, они пропали: когда армия и народ лишатся вождя, революция немедленно прекратится! А уж о том, какая участь ожидала вождей, не хотелось даже и думать!
Победа между тем склонялась на сторону сержанта; Филипп, который наблюдал за этой борьбой словно парализованный, не решался пустить в ход свои револьверы; противники так быстро перекатывались по полу, что он мог с одинаковой вероятностью попасть и в последнего отпрыска дома Рамиросов, и в его врага. Падре Игнасио, который лежал у ног Филиппа, принялся подбадривать своего союзника хриплыми криками и даже петь какие-то заклинания: в полутьме они звучали вдвойне ужасно. Наконец Филипп решил вмешаться и бросился к противникам; однако, когда он был уже рядом, великий герцог просипел:
— Оставьте, профессор! С этим я разделаюсь сам.
В эту минуту перевес был на стороне великого герцога, но потом положение изменилось: сержант, у которого глаза от кровожадности почти вылезли из орбит, стал брать верх. Его оскаленные зубы нацелились на горло дона Рамона; тот дернулся, и сержант промахнулся. Его зубы впились в правое ухо герцога и оторвали половину, прежде чем дону Рамону с огромным трудом удалось обхватить рукой шею сержанта и трижды ударить его головой о каменный пол. Мускулы зверя ослабли, и он замер. Великий герцог поднялся на ноги: по щеке у него рекой лила кровь, грудь сильно вздымалась.
— Опасный тип, я говорил вам, профессор! Давайте сюда веревку, его нужно связать.
— Но ваше ухо, ваше высочество!
— Ничего.
Филипп бросился за веревкой, попутно пригрозив падре Игнасио револьвером и заставив его заткнуться. Они связали сержанта, сложив веревку вдвое; Филипп даже предлагал обмотать веревку вокруг шеи Посады и вывесить его в окно, но тщетно.
Затем Филипп принес воды, помог великому герцогу промыть рану, оставленную зубами сержанта, и наложил временную повязку. Едва они успели покончить с этим, как дон Рамон вскрикнул.
— Что случилось? — с беспокойством спросил Филипп.
— Двое моих дорогих слуг! Я совсем забыл о них! Если эти злодеи убили Огюста и Хоакина, я пристрелю их без суда и следствия.
Он подступил к падре Игнасио.
— Где Хоакин и Огюст? Отвечайте, вы, украшение церкви!
— Maledictus in aeternum, — нараспев бормотал священник. — Maledictus in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti![62]
— Боюсь, что падре Игнасио будет искупать свои прегрешения в доме для умалишенных. Придется допросить президента.
Филипп впервые заметил, что великий герцог хромает сильнее обычного:
— Ваше высочество повредили ногу?
— Наверное, вывихнул, когда на меня навалился сержант. Ничего. Теперь я хромаю на обе ноги, и симметрия восстановлена.
Сеньора Эрнандеса они нашли лежащим на полу. Он тупо глядел на них снизу вверх, и на его лице не читалось ни малейшей попытки понять, о чем его спрашивают.
— Эрнандес, — сказал дон Рамон, — у вас есть старый отец, честный и работящий — ваша противоположность во всем. Ради него я готов еще раз подумать о вашей участи, но только при условии, что вы немедленно скажете мне, что вы сделали с Огюстом и Хоакином! Вам ясно?
Прошло довольно много времени, прежде чем вопрос дошел до президента. Потом по щекам Луиса полились крупные слезы, и он всхлипнул:
— Они в малом охотничьем домике, ваше высочество, в домике…
— Проклятые злодеи! — взревел великий герцог. — В малом охотничьем домике, в котором уже тридцать лет никто не живет и который кишит крысами! Что вам сделали Хоакин и Огюст?
Президент, казалось, не слышал его; слезы текли по его лицу непрерывным потоком. Великий герцог поморщился и вышел вместе с Филиппом.
— Профессор, окажите мне услугу: разыщите и освободите моих старых слуг. После схватки у меня немного кружится голова, я останусь здесь.
— Где находится этот охотничий домик?
— Идите прямо через сад, и вы к нему выйдете. Домик белый, вы увидите его даже в темноте. Вы хорошо ориентируетесь на местности?
— Отлично, — сказал Филипп. — Au revoir.
Уходя, Филип видел, как великий герцог устало опустился на стул. В двух метрах от него на полу что-то пел себе под нос бывший священник. А в дальнем углу залы все так же неподвижно лежал черный сержант.
Если бы Филипп мог предположить, как будет выглядеть эта комната, когда он вернется!
Глава пятая
Повесить великого герцога — да здравствует великий герцог!
Когда дон Рамон опустился на стул, он чувствовал себя далеко не лучшим образом. Борьба с черным сержантом вымотала его; вывихнутая нога болела, покалеченное ухо пылало, как в огне. Рана свербела и горела так, что можно было подумать, будто зубы у сержанта ядовитые.
В голове у великого герцога крутились воспоминания последних происшествий: отъезд, телеграмма о биржевой операции, известие о революции… Революция… Заговорщики назначили ее на следующий день после его отъезда с Менорки; воистину, судьба сыграла с ними злую шутку! Можно представить, какие у них были мины, когда они обнаружили, что во дворце нет никого, кроме Хоакина и Огюста! Одно было ясно: сегодняшнее появление великого герцога стало для них полной неожиданностью, как гром среди ясного неба… Сегодняшнее появление… Если бы не профессор!.. Шведский профессор с французским именем и русской женой!.. Дон Рамон мысленно одернул себя: ему нельзя об этом думать! Он провел с этой молодой женщиной всего несколько часов, но должен был с беспокойством отметить, что она совершенно им овладела. Она была так проста, невинна, естественна! Очарование дикой птицы! И потом, она была так красива… Однако эта женщина — жена другого, того, кому он сам обязан сегодняшним успехом.
