Но бульдозер уже доканчивал свое дело: дальше дорога превращалась в коридор, сжатый двумя скалами. Ссыпать камки, забившие его, было некуда. Их надо было вывозить.
Омар вдруг развернул машину и дал газ. Мы уезжали! Я не мог глядеть на него. Да, это уже были не рассказы. «Зачем ты сделал так, Омар?!» Если бы я набрался смелости и спросил его, я бы узнал, как все просто…
Этот день августа 29-го года был для экспедиции последним. Вечером для всех троих кончалась бесконечная дорога.
До заката солнца оставалось не больше часа. Лучи его уже вытянули холодные тени скал, покрыв ими тропу. Она шла, плавно выгибаясь посредине полуотвесной осыпи, и исчезала впереди за скалой.
Караван растянулся — устал. Кончились два месяца поисков, отощали лошади, отяжелели вьюки — в них камни. Вечер близился. Но всем троим уже не хотелось оставаться на ночевку среди голых скал; хотелось видеть людей, слушать их речь, изредка отвечать, видеть огонь — не на камнях, а где-то в доме кишлака. И медленно думать о том, что уже сделано,
Омар ехал в середине маленького каравана и думал о том, что ему еще надо будет попасть в свой кишлак и успеть до того, как снега переметут перевалы. Можно, правда, остаться и тут: переждать зиму и уйти опять летом с экспедицией. Ему нравилось быть караван-баши, хотя он и был в экспедиции единственным караванщиком. Он любил лошадей, эти дороги, любил знать и разбираться и в том и в другом — ему нравилось, когда его слушают. И у него было еще одно желание: продать свою лошадь, чтобы купить другую — лучше.
Мысли Фролова были совсем далеко от Памира. Кончалась его первая серьезная экспедиция; одинокая комната в Палатном переулке в Москве, которую он с таким удовольствием оставил, теперь манила его. Он думал о том, как вернется в нее, разложит, не торопясь, записи, завалит все углы камнями и три первых дня будет лежать, просто лежать — и все.
Тропа втиснулась в расщелину и стала прямой. Потом лошади одна за другой стали выходить на освещенную солнцем площадку, и лучи, путаясь в их длинной шерсти, меняли масть лошадей.
И тут грохнул выстрел…
Омар первым выскочил из седла и, еще не бросая повода, стараясь укрыться за лошадью, озирался по сторонам. Отец пытался завернуть свою низенькую лошаденку — коридор скал позади казался ему спасением. Все трое сорвали в плеч винтовки и клацали затворами.
— Назад! Назад! — звал отец,
— Нельзя назад… Совсем нельзя! — Омар кинул повод неожиданно осевшей лошади и, пригибаясь, побежал влево, огибая камни и спотыкаясь. Фролов бежал за ним и никак не мог понять, откуда же стреляют, никого нигде не было видно, будто стреляли сами камни.
Тогда отец вдруг ясно понял, что за коридором открытая осыпь и там их перебьют сразу, и тоже бросился за Омаром.
Стрельба продолжалась, но как-то вяло. Пули басмачей словно не хотели попадать ни в людей, ни в лошадей. Да лошади и стояли тихо, будто спокойно ждали смены хозяев. Только лошадь Омара лежала на тропе с неуклюже перекинутым вьюком, и из ее большой головы хлестала кровь.
Трое, отстреливаясь, отходили все выше и выше, прячась за камнями,
— Скоро надо! Скоро! — торопил Омар.
Они оказались, наконец, на площадке, очень напоминающей крепость. Хватило одного взгляда, чтобы понять, почему так лениво преследовали их басмачи: ловушка! Прекрасная, чтобы защищаться в ней до последней пули, но ловушка.
Сзади поднималась скала, почти отвесно — трудно было даже понять, как держались выпирающие из нее камни; слева лишь чуть более покато возвышалась другая, ровная, светлеющая наверху; две другие стороны площадки были завалены глыбами камней и напоминали зубчатую стену крепости. Колодец!
Фролов, с отчаянием и страшно ругаясь, вскарабкался на камень между двух зубцов. Он стрелял зло, не целясь, не попадая. С остервенением. Приклад отдавал ему в плечо, он. опять рвал затвор, загоняя патрон в патронник, и снова было видно, как приклад с силой толкает его.
— Зачем стрелять? Не надо стрелять! — уговаривал его Омар. — У тебя что, патронов много?
Фролов послушался его, опустился на камни и сидел поникший, усталый.
Басмачи далеко внизу резали вьюки и кричали, выбрасывая из них камни. Крики их постепенно стихали. Там шла дележка.
На горы опускалась ночь. Долину вдалеке уже почти не было видно, она подергивалась туманом. Отец смотрел вниз, вглядываясь в темнеющие камни. Басмачи не уходили.
Хотелось пить, но об этом лучше было не думать.
Омар сидел, опустив голову. Все думали об одном; уйдут басмачи или будут осаждать? А может, просто засядут внизу и станут ждать, когда одуревшие от жажды и голода люди спустятся к ним сами.
Ночь обступила ловушку. Уже трудно было различить во тьме скалу и камни, и даже свободное впереди пространство становилось плотным и издали казалось таким же твердым, как камень.
— Что будем делать? — спросил Фролов.
— Сидеть будем. Ждать будем, — тихо откликнулся Омар, но тут же голос его сорвался: — А они придут — резать нас будут!
В темноте эти слова прозвучали страшно. Больше не говорили, только пристальней стали вслушиваться… Нет. Ничего не было слышно. Только ветер шумел в осыпи…
— Двоим спать. Один будет дежурить. Первым буду я, — голос отца был твердым.
— Дежурить мне надо, — возразил Омар, — я все равно спать не буду. Не могу спать.
Никто ему не ответил, но было ясно, что все будет так, как уже решено.
Отец лег между зубьев на камень и стал слушать ночь: и чем больше он вслушивался в шуршание ветра в осыпи, тем чаще и ясней этот, звук превращался в скользящую поступь скрытно идущих людей. Он начинал видеть их хищно переломленные силуэты и старался успокоить себя тем, что подкрасться к ловушке незаметно было трудно: хоть один камень, но упадет в темноте или перекатится и загремит. Как только он думал так, скользящая поступь хищно согнутых людей опять становилась для него шуршанием ветра.
Фролов и Омар все-таки уснули. И ночь прошла спокойно.
Но едва наступил рассвет и из темноты выплыли громады камней, как басмачи полезли к ловушке. Они скользили меж камней и выли. Слов разобрать было нельзя. От скалы к скале несся только их крик и приходил в ловушку одним звуком: а-а-а… а-а-а… а-а-а… Их пули ударяли в скалу и, жвакая, выбивали облачка серой пыли, покрывая скалу светлыми пятнами выбоин.
Все трое стреляли молча, стараясь тратить как можно меньше патронов. Расстояние было довольно близким — метров триста, но мешали камни: спины в халатах появлялись меж них и тут же скрывались.
— А-а-а-а-а-а!
Крик усилился. Басмачи отползали назад, но один из халатов остался меж камней. И только тут Омар увидел, что Фролов опустил голову на камень. Светлые волосы его рассыпались, закрыв лицо. Он понял, что тот лежит так уже давно, и увидел плечо Фролова с растекающимся пятном крови. А когда тот услышал тишину и поднял вдруг голову, то глаза его смотрели на все удивленным и растерянным взглядом, будто он не понимал, где он, что с ним и что же теперь ему надо делать, и только пытался увидеть все это и осознать наконец.
