С тех пор как Пауль вернулся с фронта, Эрика проницательным женским чутьем уловила, что он в чем-то изменился, почужел. Она тянулась к нему всей душой, но иногда встречала холодное, даже враждебное к себе отношение. Она мучилась, страдала и наконец решила поговорить с ним серьезно. Пауль, думая о чем-то своем, снял шинель и фуражку, машинально поцеловал ей руку.
— Я вижу, ты снова не в духе, Пауль? — холодновато спросила Эрика. Или я стала безразлична тебе?
Пауль удивился ее тону и взглянул ей в глаза — они быстро наполнялись слезами. «Белокурые красивые волосы, большие красивые синие глаза большие, будто приклеенные ресницы, капризные губы — и все чужое», — подумал он, и вдруг ему стало жалко девушку: ведь она в сущности, добрая, милая, верная.
— Я не знаю что со мной происходит, — искренне сознался Пихт. — Устал.
— Может быть, папа даст тебе более легкую работу?
— Нет, Эрика, меня мучает совсем другая усталость. Мы начинаем уставать от войны. Эрика прижалась к нему щекой.
— Я вижу, Пауль, понимаю…
— Нас бросают в пекло, убивают, калечат, нам лгут, с нами не считаются.
— Бедный мой Пауль! Я так люблю тебя, я думаю только о тебе, проговорила Эрика. — Фрау Шольц-Клинк, эта первая женщина рейха, писала мне, что сейчас надо встать рядом с мужчиной — настоящим арийцем и рожать больше детей, будущих солдат фатерланда. А я не хочу, чтобы моими детьми распоряжались чужие люди, чтобы их мучили и убивали на войне.
Пихт удивленно взглянул на Эрику:
— Будь осторожна, детка. Тебя могут схватить черти.
— Я хочу уехать из Германии куда угодно. Только подальше от войны. В Швейцарию, Бразилию, Африку, — мне все равно. Только спасти тебя. Только спасти наше счастье.
— Глупенькая… — Пихт ласково потрепал девушку по щеке. — С самого дня рождения каждый мечтает о таком островке, но никто не находит его. Мы все, как белки, влезаем в одно колесо и вертимся там до самой смерти. А смерть уже в пути к нам.
— Неужели русские победят?
— Россия оказалась более сильной, чем представлял себе фюрер.
— Боже, эти азиаты уничтожат страну, как Аттила. — Эрика взяла в ладони лицо Пихта: — Мне страшно за тебя, Пауль. Я буду молиться богу.
— Какому богу? — усмехнулся Пихт. — В нынешней Германии нет даже приличного бога. Христианство мы назвали религией иудеев и у языческих предков стащили Вотана — бога ветра, бури и войны, объявив это буйволоподобное чудовище своим богом…
— У меня есть свой бог. Здесь. — Эрика прижала руки к груди. — Это ты! Ты мой бот!
Пихт грустно усмехнулся и пока-чал головой.
— Мы родились в невезучее время, и всех нас забрала себе война, сказал Пихт, медленно поднимаясь с дивана.
Было уже без четверти девять вечера. За все годы, проведенные в Германии, у него, как и у любого немца, выработалось уважение к порядку. На фронте, на заводах, на аэродроме, в самых неожиданных условиях немцы строго соблюдали раз и навсегда заведенный порядок. Они вовремя завтракали, обедали и ужинали, ложились спать, вставали на работу.
Ровно без четверти девять в пивную «Фелина» приходил механик Карл Гехорсман и заказывал вечернюю кружку. Пихт хотел встретиться с ним.
— Я пойду с тобой, — решительно проговорила Эрика.
Поколебавшись, Пихт согласился.
Они увидели Гехорсмана зверски пьяным. Старый механик сидел за угловым столиком и тупо глядел на полупустую бутылку дешевого венгерского рома. По щекам его текли слезы. Он не смахивал их, они скапливались в щетине на подбородке и капали на измятый френч.
Пихт и Эрика молча сели рядом.
Подбежал кельнер.
— Бутылку «Гюблю», — заказал Пихт. Гехорсман поднял глаза и долго, не узнавая, смотрел на Пихта:
— Пауль?
— Что случилось, Карл?
Гехорсман из внутреннего кармана извлек белый стандартный конверт с изображением орла, широко распластавшего крылья.
— Он пал за честь Германии и ее фюрера… Последний!
Кулак Гехорсмана рухнул на стол, отчего бутылки и рюмки прыгнули и зазвенели. Карл полез в карман куртки, достал пачку фотографий и рассыпал по столу.
— Один под Смоленском, двое у Пскова, четвертый в Одессе… Уезжая, они говорили мне: «Старик, мы победим! Победим даже тогда, когда окончится эта кампания и начнется другая. До тех пор пока на земле будет жить хоть один немец, который умеет стрелять, он будет воевать». Теперь он… последний… Не в бою. Просто русские выбили их из окопов в открытую степь, и он замерз.
Пихт покосился на Эрику. В ее глазах блестели слезинки. Ей было жаль старика Гехорсмана.
— Я вижу их трупы. Они валяются в сугробах в самых безобразных позах!
— Тише, тише, — попытался остановить его Пихт, но Гехорсман оттолкнул локтем его руку.
— К черту! Я не могу сейчас говорить тихо. Мои глупые мальчишки кричали: «Мы, молодые, в обиде на вас, стариков. Вы проиграли одну войну и бросили Германию на растерзание. Мы, идущее за фюрером молодое, энергичное поколение, плюем на вашу робость! Мы поставим мир на колени!» — Гехорсман круто обернулся к Эрике и, казалось, теперь обращался только к ней: — Они маршировали с лопатами на плечах, когда попали на трудовой фронт. «К чертям белоручек! Труд оздоровит нацию!» Каково? «Нация солдат» приучала своих сограждан к труду. К какому? Двое моих парней строили. Но что? Автострады. По ним пошли танки и машины. Двое других строили заводы. На них делали самолеты, которые сыпали бомбы на чужие города. Один варил сталь для «Фердинандов»… Они строили, чтобы распространять смерть по земле.
Гехорсман уронил рыжую голову на стол и затрясся от рыданий.
Посетители, опасаясь неприятностей, отошли со своими бутылками и кружками подальше от столика, где сидели Гехорсман, Пихт и Эрика.
— Что же мы, немцы, сделали с собой? — застонал Гехорсман. — Глупцы! По какому праву мы пошли туда и пытаемся отнять у русских их землю? Ведь они не шли к нам, они занимались своими делами и ничего не просили у нас!
Пихт сильно сжал локоть Гехорсмана и тихо, но внушительно проговорил:
— Карл, если ты не замолчишь сейчас же, тебя, и меня, и Эрику упекут в концлагерь или вздернут на виселице, мы превратимся в ничто, так ничего и не успев сделать для Германии.
Гехорсман долго, не мигая, смотрел на Пихта и, что-то поняв, проговорил тихо:
— Из всех немцев я больше всего верю тебе, Пауль…
— Ты неосторожен, — шепнула Эрика Пихту.
Пихт и сам уже подумал, что сказал лишнее.
…Проводив Эрику домой, он поехал к себе, снова и снова думая о «Штурмфогеле». Павел соглашался с Зябловым в том, что сейчас нужно наделать шума на всю Германию, то есть взорвать «Штурмфогель», а для этого ему нужен был Гехорсман.
