— Я люблю тебя, мама, — улыбнулся он ей так же ровно и ласково, как умела это делать она, скрывая за спокойствием свою темную бушующую сущность. — Спасибо за то, что помогла понять…
— Я люблю тебя, сынок, — кивнула она, и он, не медля больше, вогнал стальную иглу в ее сердце. — Мой сын… — вскипела гордость на ее губах кровавой пеной и плеснула на него жидким огнем из светлых, весенне-прозрачных глаз. — Мой… Готов… Силен… Лучший…
Материнская гордость остыла, но навсегда осталась в остекленевших глазах матери. А он, даже избавившись от необходимости слышать о том, как хорош был его отец, понял, что убив, не освободился, а лишь еще больше повязал себя, ибо теперь обратной дороги для него не было. Голос матери поселился в мозгах. Напоминал о том, что ему должно делать день за днем. Шептал: «Раз-два-три-четыре-пять», как когда-то в детстве, и наполнял темной тревогой и нетерпением. Желанием снова и снова чувствовать на руках теплую, густую, благоухающую кровь. Мать ушла, но осталась с ним его проклятьем. Вечным напоминанием о том, что он всегда будет один, потому что будет убивать всех, кто что-то да значит для него. Даже лучшего друга. Особенно лучшего друга.
— Уже скоро, мама, — отсалютовал он узким заговоренным клинком по направлению к прозрачной, хрустальной витрине, где покорно свесив руки вдоль истлевшего платья и склонив наконец голову, внимала ему она. Он сохранил ее на память, да и потом, теперь она больше не говорила ему о том, как велик был его отец. Теперь она слушала только его. — Я все сделаю как надо…
Надвинул на лицо капюшон, запахнул просторный плащ, скрывая грузную полноватую фигуру, и отправился на поиски тех, кто служил его отцу. Ему нужна была свита и армия. Деньги и чужая глупость. Сэр Дидрик подходил для этого идеально. Его богатство и страх, который внушал ему когда-то отец и который всколыхнулся с новой силой, стоило упомянуть его имя и признаться в родстве, были идеальным сочетанием. А еще в поганом пауке клокотала ненависть, подобная той, что раздирала его собственное сердце. Но как бы то ни было, он давно научился смирять бешеный ток крови и принимать безразличный вид, а сэра Дидрика его темные страсти мучили и разрывали так очевидно, что приходилось прилагать усилия, чтобы не расхохотаться.
— Так как, говорите, ваше имя? — быстро и колко глянул на него сэр Дидрик, стоило им расположиться у камина в огромном гулком зале замка на краю Красного леса. Он прислушался: даже отсюда можно было слышать стоны и горестный шепот магов-неудачников. А впрочем, сэр Дидрик явно ничего такого не слышал.
— Я не называл своего имени, — усмехнулся он, точно зная, что темный плотный плащ и искусное заклятие безразличия, наложенное у входа в замок, сделают его лицо неузнаваемым. — Оно вам не нужно.
— А как я могу быть уверен, что вы тот, за кого себя выдаете? — недобро прищурился сэр Дидрик.
— Никак, — пожал плечами он и, уловив движение за спиной, не глядя вскинул руку. Четверо констеблей из личной охраны сэра Дидрика рухнули на пол как подкошенные. Он поднялся со своего места и, не обращая внимания на побелевшего хозяина замка, щёлкнул пальцами. Раздался хруст костей и жуткие крики, и через секунду у всех четверых были свернуты шеи.
— Вы их убили, — прошептал очевидное сэр Дидрик, пока он садился обратно на свое место и пониже натягивал капюшон.
— Но вы же хотели убедиться в моих силах, — рассеянно повел плечом он. Взгляд сэра Дидрика заледенел.
— Хорошо, чего вы хотите? — вздохнул он и принялся делать то, что делал всегда. Торговаться. — И чего мне это будет стоить?
Он помолчал, глядя на яркие всполохи огня и припоминая, как горел дом за его спиной, когда он окончательно простился с прошлым и с застывшей в хрустальной витрине матерью.
— Я хочу все, — сказал он абсолютно честно. — И вам от этого будет сплошная выгода. Но мне нужно мясо. Человеческое мясо. Много мяса.
Он не смотрел назад, тем не менее по шороху и бряцанию за спинкой кресла, да еще по тому, как расширились от ужаса глаза собеседника напротив, понимал, что его заклятие работает превосходно и мертвые встают за его спиной.
— Раз-два-три-четыре-пять… — обронил он с усмешкой. — Кто не спрятался, я не виноват…
========== Глава Двадцать девятая, в которой Грохан исповедуется, а Ноэль слышит голоса ==========
Глаза болели, но отвести их от птичьих зрачков Ноэль не мог, как ни старался. Картинки одна ужаснее другой разворачивались прямо в мозгу. Они сменяли друг друга — яркие, выпуклые и страшные. По спине струился пот, руки стали ледяными, а птица все сильнее впивалась в запястье когтями.
— Ну как же так… — бормотал юный маг, кусая губы и давясь немыми слезами, когда на плечо легла тяжелая теплая ладонь.
— Ноэль, очнись, — легонько потряс его Грохан.
Птица, тревожно хлопая крыльями, снялась со своего живого насеста, и Ноэль без сил повалился на бок. Рукав его куртки был располосован острыми птичьими когтями и пропитался кровью, но боли Ноэль не чувствовал. А вот отчаяние, недоумение и яркое желание забыть увиденное ощущал в полной мере.
— На-ка вот, — Учитель приподнял его за затылок и аккуратно поднес к губам плошку с дымящимся отваром. Пахло варево так, что Ноэль моментально пришел в себя.
— Что это? — закашлялся он, машинально сделав глоток. — Какая первостатейная гадость!
— Этот отвар приготовил Сигвард, — хмыкнул Грохан и покосился на травника, который помешивал вонючее зелье в котелке и при этом напевал себе под нос.
— Сигвард совсем старенький и уже не понимает, что делает, — простонал Ноэль, пытаясь принять вертикальное положение. — Кажется, он просто подогрел в котелке барсучью мочу.
— А ты прям знаешь, какая на вкус барсучья моча! — моментально вскипел Грохан, тыкая в него плошкой. — Пей давай! Тут столько целебных трав, что мертвого поднимут.
Ноэль скривился, но плошку принял. Грохан глянул на него и вдруг хмыкнул. Подобрал полы мантии и сел рядом прямо на траву.
— Знаешь… А мне ведь этого не хватало, — признался он, пряча улыбку.
— Варева Сигварда? — проворчал Ноэль, прикидывая, как бы одновременно зажать нос и сделать глоток.
— Нет, — возразил Учитель, — наших перепалок.
Ноэль недоверчиво глянул на него, и сердце вдруг болезненно заныло. Даже вереница ужасных картинок, промелькнувшая несколько минут назад, потускнела. Он ясно увидел, что Грохан постарел. Вечно орущий, пышущий гневом, бурлящий энергией маг словно подтаял по краям. Утратил свою целостность и непоколебимость. Ноэль сглотнул ком в горле и решительно отпил из чаши.
— Мы похожи, хоть ты этого не видишь, — продолжал бывший наставник. — Однажды ты станешь таким же, как я.
«Да ни в жизнь!» — возмутился про себя Ноэль, но промолчал.
Учитель тоже затих.
— Это ведь Морис? — спросил он наконец, глядя перед собой. Ноэль молча кивнул.
— Этого следовало ожидать, — тоже покивал Грохан. — Слишком неприметен был. Слишком обычен. Ни привычек, ни предпочтений в еде, ни страхов… Я не могу вспомнить о нем ни-че-го. Будто вместо ученика в школе пребывала картонная обманка. Хотя… он ею и был. Получается, мы о нем ничего не знаем.
— Теперь знаем, — Ноэль поёжился. Раны на запястье, оставленные птичьими когтями, саднили. Кто бы мог подумать на тихоню Мориса. Ноэль попытался подсчитать, сколько ночей он провел на соседней койке с пухляшом Морисом Кавиллем, будучи уверен, что друг безобиднее болотной лягушки. Искренне недоумевал, что тот забыл в школе Грохана. Но монстр, скрывающий лицо под темным капюшоном, был не похож на безобидного мальчишку. В нем жили ярость, злоба, месть и решимость идти до конца по пути, определенному страшной тенью черной ведьмы.
— Кем надо быть, чтобы сотворить такое с собственным сыном, — тяжело вздохнул Ноэль.
— Ровеной Ригер. Она по сути одна была… такая, — обронил Грохан так, словно сплюнул с этим именем острую бритву. — Эта ведьма всегда знала, чего хочет. На всей земле существовало одно-единственное создание, которое способно было заставить ее трепетать. Тайфель… Большей ценности в ее жизни не было.
