Ник только головой помотал отрицательно.
Капитан напористо продолжил:
— Вот ещё одна странность. В помещении части, где парашютисты переодевались в тот день, нашли странную записку. Почерк лейтенанта Иванова уверенно подтверждён экспертизой.
Курчавый порылся в своей объёмистой папке, нашёл нужную бумажку и прочёл — громко, с выражением, как будто даже радуясь чему-то:
— В моей смерти прошу винить только меня. Совесть заела совсем. Мой донос годичной давности на майора Егорова — сплошная ложь. По сильной пьянке написал. Егорова расстреляли, его жену отправили в лагерь, дочку — в детский дом. Ухожу, не буду за кольцо дёргать! Прощайте, друзья! Да здравствует товарищ Сталин и мировая революция!
Капитан ещё говорил что-то, но Ник его не слушал, размышлял лихорадочно: «Вот оно в чём дело, совпало всё: ФИО, число, месяц, суть произошедшего, только вот разница — в семьдесят лет. Путаница какая-то случилась в этом туннеле: не иначе, тутошний Иванов тоже в последний момент передумал умирать, дёрнул все-таки за кольцо. Такие вот дела, блин туннельный!»
Ник очнулся от раздумий сугубо по причине очень холодной воды, текущей по его затылку вниз, прямо за шиворот комбинезона. Это добрый и заботливый капитан НКВД налил ему на голову водички из стандартного пузатого графина.
— Спасибо большое! — вежливо поблагодарил Ник.
— Не стоит! — небрежно отмахнулся Курчавый, усаживаясь обратно на своё место.
Опять занялся содержимым своей папки, старательно перебирая многочисленные бумажки.
— Нашёл! Из этой справки следует, что у лейтенанта Иванова Николая Андреевича имеется только один родственник из ныне живущих. А именно: сводный брат, младший, двадцати семи лет от роду, Никита Андреевич Иванов, беспартийный, студент четвёртого курса славного Ленинградского Горного института. Что, попались, любезный Никита Андреевич? Вы же в камере всем представлялись «Ником»? Ник — Никита? Будете дальше отпираться?
Ник действительно был немного огорошен. Непонятные совпадения продолжались: дело в том что и он, в своё время, учился в ЛГИ, правда, отчислен был за неуспеваемость. Что характерно, именно с четвёртого курса.
— Будем резюмировать, — покладисто предложил капитан. — Что там у вас с братом случилось, почему вы вместо него прыгали, мне неважно. Ваши дела. Если Николай Андреевич объявится, поговорим с ним отдельно. Пока мы займёмся вашей участью. Не возражаете, мон шер?
Ник энергично, даже с энтузиазмом покивал головой. Действительно, пора как-то определяться. Расстреляют? Не расстреляют? А если не расстреляют, то — что тогда, собственно?
Курчавый со вкусом закурил мятую беломорину, выпустил к потолку несколько идеальных колец и продолжил:
— На лицо — попытка вредительства, раз. Парашют — военное имущество. Любой штатский, эксплуатирующий без соответственного разрешения военное оборудование, есть вредитель. Ясно? Далее, имеет место быть идеологическая диверсия, это два. В каком виде вы на праздничном военном смотре появились? Что это — за Соса-Сола такая?
— Кока-Кола, — поправил Ник. — Это напиток такой американский, на наш квас похожий.
— Видите! — Капитан поднял вверх указательный палец. — Американский! Весь советский народ годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции празднует, а вы, в это время, пропагандируете напиток буржуазный! Это наглость, милостивый государь! Однозначно, пятьдесят восьмая статья, однозначно! И не спорьте со мной!
— Да я случайно комбинезон этот надел, — заканючил Ник. — Первый, что под руку подвернулся, честное слово!
— Отсутствие мозгов не освобождает от ответственности, — милостиво пошутил Курчавый. — Случайно, не случайно, это значения не имеет. Факт фактом остаётся: пропагандировал идеологически чуждый напиток, и точка! Да, а вот ещё анекдоты эти, что вы в камере рассказывать изволили. Однозначно, пятьдесят восьмая! Как это у вас там про Польшу? Расскажите-ка, не стесняйтесь! Да ладно, не похожи вы на юную гимназистку, право… — И прикрикнул уже: — Рассказывай, голодранец!
— Первые годы после революции, — забубнил Ник, уставившись в пол. — Столица из Петрограда переехала в Москву. Надо было что-то делать, столичный статус демонстрировать миру. Решили провести выставку художников современных, из тех, которые революцию приняли безоговорочно. Огляделись, а художников-то стоящих — под рукой и нет. Кто за границу уехал, кого шлёпнули в общей массе, в горячке процесса, так сказать. Один только художник Петров-Водкин по Красной Площади разгуливает, довольный жизнью и собою. Как же иначе, с такой-то знатной фамилией? С такой фамилией и не тронет никто, постесняется. Ну, разве только по беспределу если. Вызвали Петрова-Водкина в ЧК, задачу обозначили: за неделю нарисовать сто новых картин. Покочевряжился Водкин вначале, но объяснили ему доходчиво — о целях, задачах и последствиях его отказа, он и согласился. За неделю не сто картин нарисовал, а целых двести. Проходит в Манеже выставка, народу приехало — не сосчитать. И делегация красных латышских стрелков пожаловала, с товарищем Лацисом во главе. Идут по залам, важные такие, что-то записывают в специальных блокнотах. Подвёл их экскурсовод к одной картине, «Ленин в Польше» называется. На берегу озера — шалаш, из шалаша торчат две пары ног.
— Эт-то — чьи будут ног-ги? — вежливо, но одновременно требовательно и строго товарищ Лацис спрашивает.
— Надежды Константиновны, — отвечает экскурсовод.
Красные латышские стрелки тут же записали ответ в своих блокнотах.
— А этти чьи?
— Феликса Эдмундовича.
Красные латышские стрелки сделали новые пометки в блокнотах.
Через пять минут спрашивают хором, почему-то безо всякого акцента:
— Где же Ленин?
— А Ленин — в Польше, — грустно вздохнул экскурсовод.
Красные латышские стрелки ещё долго что-то в своих блокнотах записывали…
Первое время Курчавый из-за неудержимого смеха вовсе не мог говорить, наконец, успокоился, смахнул слезу и принял вид донельзя серьёзный и суровый.
— Гадость, какая! Антисоветчина! Хотя элегантно, надо признать. Но всё равно — гадость!
Капитан встал из-за стола, не торопясь, прошёлся по кабинету, до двери и обратно. Видимо, обдумывал что-то важное.
— Говорят также, что вы, Никита Андреевич, и песенки разные петь горазды? Порадуйте уж старика. Просим, просим!
Ник взял в руки гитару и исполнил несколько песен из своего «камерного» репертуара.
Старался, потому как — вдруг и выгорит чего полезного.
После пятого «шедевра» капитан рукой небрежно махнул, мол — достаточно.
