— Но ты. Должен был видеть.
Казалось, это так важно для него, что я соврал.
— Да, — ответил я. — Я тоже видел их.
— Хорошо, — отозвался он и вроде немного успокоился. — Красивые создания. — Он улыбнулся. — Они были. Красивые.
— Да, — согласился я.
Он снова закашлялся, и я подумал, не позвать ли дока Халлидея.
— Я приведу к вам доктора, сэр.
Его горячая ладонь сжала мою руку.
— Кейт. Полюбила бы их, — продолжал он. — Как ты. Думаешь.
— Думаю, да, — сказал я.
Он с большой симпатией глядел на меня, и мне стало стыдно за свою ложь, а потом он опять уставился куда-то мимо, и ужасно было видеть, как меняется его лицо, глаза наполняются досадой.
— Ты никогда. Не видел их.
Слова эти дались ему с большим трудом, и он опять начал кашлять, содрогаясь всем телом. Я встревоженно оглянулся, и тут вошел док Халлидей и сказал, что мне лучше уйти.
Я вышел, чувствуя себя отвратительно. Может, если бы я иначе говорил с ним, он не рассердился бы так. Может, было бы лучше.
Примерно через час док Халлидей разыскал меня на камбузе — я полировал столовое серебро к обеду-и сказал, что Бенджамин Моллой умер. Я сам удивился, что мои глаза увлажнились; ведь я его совсем и не знал.
Док Халлидей сжал мою руку:
— Не надо расстраиваться так, Мэтт Круз. Он был очень слаб.
Я кивнул. Мне бы только хотелось, чтобы он не сердился на меня перед смертью. Я рассказал доктору, о чем он говорил со мной. Док Халлидей ласково улыбнулся:
— Умирающие часто говорят странные вещи. Это никак не относилось к тебе.
Но этой ночью, во время вахты, слова Бенджамина Моллоя снова и снова звучали в моей голове и я все гадал, что же он такое увидел. Или думал, что увидел. Нечто с крыльями в небе — так это звучало. Красивые создания. Может, он увидел альбатросов или каких-нибудь других крупных морских птиц, хотя, конечно, в открытом океане это большая редкость.
Понятно, странных историй о крылатых существах хватает. Ангелы и драконы, небесные келпи и воздушные сфинксы. Они всегда на поверку оказывались чем-то иным: бликами на воде, клочками тумана, миражом, представшим перед затуманенным взором усталого моряка. Но той ночью, должен признаться, я особенно настороженно осматривал горизонт и не слишком-то следил за своими созвездиями. Я не увидел ничего необычного, никаких красивых созданий Бенджамина Моллоя. Но мне бы хотелось. Мне нравилось думать, что здесь, в небе, полно вещей, неведомых нам.
Год спустя
Глава вторая
НА ВЗЛЁТ!
— Трап поднять! Люки задраить! Весь груз принят на борт и раскреплен в трюмах; последние пассажиры поднялись на корабль. «На взлет!» — приказали из рубки, и двести человек наземной команды отдали швартовы, с шумным всплеском мы избавились от водяного балласта и начали подниматься под приветственные возгласы мужчин и женщин на взлетном поле; пассажиры махали в открытые иллюминаторы шляпами и платками, и снизу им махали в ответ, а мы набирали высоту, и поле уже осталось далеко внизу, шпили Лайонсгейт-Сити начали смещаться к северу, а мы все поднимались в рассветное небо, уверенно и спокойно, словно ангелы.
У меня как раз закончилось недельное увольнение на берег. В первые несколько дней, что я был дома, мать ужасно суетилась вокруг меня, безостановочно стряпая мои любимые блюда. Мы засиживались за разговорами допоздна, пока громко протестующих Сильвию и Изабель не отправляли в постель, потому что утром им надо было в школу. Мои маленькие сестренки подросли, с тех пор как я видел их в последний раз, вытянулись, словно тополя. Они обрушили на меня град поцелуев, когда я вручил им подарки. Я всегда привозил им подарки, когда возвращался домой, потому что частенько пропускал их дни рождения, да и Рождество иногда тоже. Изабель получила диджеридо из Австралии, потому что она девочка музыкальная и ей нравятся всякие инструменты, а о таком она даже никогда и не слышала. Сильвии, которой вот-вот должно было стукнуть двенадцать и которая воображает себя настоящей модной леди, я привез красивую черепаховую заколку для волос, присмотренную на Большом Базаре в Марракеше. А для матери, как и в прошлый раз, купил флакон иберийских духов, которые она так любит. Это были те самые духи, что мой отец всегда привозил ей. Сама она никогда не стала бы их покупать; она говорила, что это роскошь, которую мы не можем себе позволить, но отец всегда отвечал, что всякий, каким бы бедным он ни был, может позволить себе хоть какую — нибудь роскошь. От нее всегда, сколько я помню, пахло этими духами; и этот их аромат был такой же частью ее, как искусные руки швеи или большие, немного печальные глаза.
Я всегда с радостью возвращаюсь домой, но мне никогда не спалось хорошо на земле. Проходили считаные дни в маленьком помещении, и я начинал чувствовать себя как в тюрьме. Усталость и безмолвная тревога матери переполняли тесные комнаты, и я начинал бояться, что вот-вот задохнусь. И, что хуже всего, мне начинало так не хватать отца, что грудь словно сдавливал огромный кулак.
Он никогда не снился мне на земле — всегда только на борту «Авроры».
Только в воздухе я мог чувствовать его рядом, только там у меня не было ощущения, что все кончено. Но я не мог признаться в этом матери.
Сейчас, вновь оторвавшись от земли, я глубоко вздохнул и почувствовал, как с груди и плеч словно свалилась некая тяжесть. На земле тоже случаются радости, и главная из них — это возможность снова покинуть ее. Нет ничего грандиознее, чем ощущать силу и изящество «Авроры» — всех ее костей, и мышц, и сухожилий, — когда она вот так легко скользит в небо, оставляя землю внизу.
В иллюминаторы видны были десятки других воздушных кораблей, некоторые только что оторвались от земли, подобно нам, чтобы разлететься во все уголки земного шара. Вот пассажирский лайнер «Титания», направляющийся в Париж, а вон там «Звезда Арктики», летит к самой макушке мира, остановки по расписанию в Йеллоунайфе, Готхобе, Санкт-Петербурге и Архангельске. Под нами я заметил идущий на посадку великолепный «Восточный экспресс», прибывший из Константинополя. Высоко в небе выстроились в очередь воздушные грузовые суда с Дальнего Востока, их серебристые шкуры так и сверкают в лучах встающего солнца, они ждут команды начальника порта, чтобы начать снижение.
Все пути сходятся здесь, и нет уголка, куда вы не смогли бы отсюда долететь.
Сами мы направлялись на другую сторону земли, в Сидней, Австралия, пять дней лету над Тихим океаном. Последние двадцать четыре часа пролетели незаметно, потому что весь экипаж занимался кораблем, дозаправлял его, пополнял запасы провизии. Ночью мы закачали в газовые отсеки гидрий, в балластные и питьевые танки — воду.
