Убедившись, что Мортон действительно мертв, старик-индеец облегченно вздохнул. Потом, заметив на столе конверт с адресом, он сказал:
— Тот человек писал?
— Да. Письмо жене.
— Такой человек перед смертью не вспомнит ни о чем, кроме зла. Посмотри, что он там написал.
Форстер нерешительно взял письмо, взглянул на неровные, слишком большие буквы адреса и, встретив неподвижный взор Мортона, вскрыл конверт. На стол выпал листок со словами: «Форстер — предатель…».
Доктор снова вышел на террасу, а Унирра, присев на корточки, остался в комнате, пристально смотря на Мортона, словно еще сводя с ним какие-то неоконченные счеты.
Вокруг дома стремительно носились большие кровососы, в лунном свете особенно напоминавшие черные треугольные платки. Иногда, сжавшись в комок, они падали на траву, и оттуда слышался чей-то писк, всхлипыванья.
Форстер вспомнил, что даже смертельно раненный кровосос продолжает слизывать кровь, текущую по телу жертвы, и ему представился Мортон, уже стынущей рукой пытавшийся убить его своим письмом. И все станции с мирной вывеской Института тропической медицины, забравшиеся в джунгли Амазонии и в любое время готовые превратиться в рассадники болезней и вредных насекомых, казались ему сейчас огромными кровососами, жадно припавшими к чужой земле.
И он, как никогда ранее, ощутил свое призвание врача, призвание человека бороться с этими врагами человечества.
— Африка, — сказал профессор Кортон, мельком взглянув на висевшие у двери термометр и указатель влажности воздуха. — Танганьика.
За стеклами теплицы виднелись покрытые снегом деревья. Но спутники профессора сразу поверили, что очутились в настоящей Танганьике. В висках быстрыми молоточками застучала кровь; от сухости воздуха, как будто насыщенного тончайшей горячей пылью, запершило в горле.
Вдоль прохода посредине теплицы с двух сторон тянулись невысокие кусты, усыпанные красивыми цветами, похожими на мотыльков. В знойном мареве казалось, что цветы чуть шевелят своими лепестками-крылышками, то светло-жёлтыми, то почти красными, и вот-вот вспорхнут к стеклянному потолку легким пестрым роем.
— Неужели вместо каждого такого цветка появится орех? Ведь тяжесть плодов изломает весь куст! — воскликнула молодая женщина с фотографическим аппаратом, то и дело прицеливавшаяся его объективом в разные углы теплицы.
Кортон снисходительно улыбнулся.
— Это растение — его называют также арахис — гораздо хитрее, чем вы предполагаете. Когда лепестки спадут, цветоножки вытянутся к земле и зароются в нее, как дождевые червяки. Там, в земле, и образуются орехи. Впрочем, они совершенно незаконно носят такое название. Их близкий родственник — наш обыкновенный горох. Из этого ореха можно получать множество ценнейших продуктов. Пищевые масла, краски, клей, лекарства, искусственный шоколад. Даже великолепные ткани таятся в этой тонкой хрупкой скорлупе.
Кортон с минуту помолчал, как бы давая своим слушателям возможность понять величие задачи.
— Обширнейшие плантации земляного ореха уже созданы и создаются вместо пустынь в Танганьике, Северной Родезии и Кении. «Юнайтед Африка компани» разработала для нашего правительства план этого грандиозного преобразования африканских пустынь…
Профессор явно устал, и его посетители заметили это. С трудом скрывая свою радость, Кортон, прощаясь, жал руки деликатным гостям и уже мечтал, как, растянувшись на диване, он закурит трубку.
К изумлению Кортона, два человека задержались. Это были совсем молодые люди, скромно, даже бедно одетые, оба очень бледные, худые. Профессор, собственно, только сейчас обнаружил их присутствие и не мог понять, каким образом они попали в компанию, приехавшую к нему после звонка одного из членов парламента.
Внешне юноши резко отличались друг от друга, но по особой привычной подтянутости, с которой они держались перед профессором, Кортон сразу узнал в них студентов. Один был широкоплечий, среднего роста, и, несмотря на худобу, вся фигура его говорила о спортсменской ловкости. Несомненно, многое, очень многое потребовалось, чтобы без остатка стереть румянец с его лица и положить заметные штрихи горечи у твердо очерченных губ. Глаза юноши, на свету отливавшие холодной синевой, быстро и неотрывно следили за каждым движением профессора.
«Хавбек университетской футбольной команды», — решил Кортон, когда-то увлекавшийся футболом.
Другой юноша, тонкий и стройный, лицом походил на переодетую девушку, и только высокий лоб, несколько нависавший над серыми большими глазами, придавал ему мужественность, а в профиль — даже суровость.
— Простите, профессор. Мы задержим вас только на несколько минут. Меня зовут Джон Сильвер, моего товарища — Альберт Смит. Оба мы студенты, и наша будущая деятельность — агрономия. Нас чрезвычайно увлекла проблема земляного ореха, и мы решили поехать в Танганьику, чтобы там принять непосредственное участие в работах. Не можете ли вы облегчить нашу задачу рекомендательным письмом к танганьикскому представителю «Юнайтед Африка компани»? Профессор Дил позволил нам упомянуть его имя, когда мы обратимся к вам с этой просьбой. — Все это, сдержанно волнуясь, сказал посетитель, похожий на спортсмена.
— Странная просьба со стороны студентов. Сейчас учебное время, насколько мне известно.
Юноши переглянулись. Они уже несколько месяцев работали грузчиками в лондонском порту, а не учились. Их отцы много лет были механиками на судостроительной верфи в Сандерленде и остались без работы, когда по плану Маршалла резко сократилась английская программа судостроения.
И, пожалуй, не столько даже агрономия, сколько близкое знакомство с жизнью порта внушило Сильверу и Смиту желание отправиться в Танганьику.
Однажды после безуспешных поисков работы они медленно проходили по набережной.
Они медленно проходили по набережной.
Было очень поздно, уже прекратился шум погрузки, застыли ленты транспортеров и перегружателей, баржи и пароходы выглядели совершенно пустыми. Но в наступившей тишине начинала пробуждаться новая жизнь огромной территории. Днем тысячи разных запахов мгновенно убивались здесь выхлопными газами автомашин и терпким угольным дымом бесчисленных буксиров. Теперь все эти подавленные запахи носились в воздухе, словно ночные призраки, вырвавшиеся из плена бетонных, железных и деревянных зданий, наполненных товарами, прибывшими из далеких углов земли. Эти запахи служили отличными путеводителями для обитателей порта, пробуждавшихся ночью. Тощие собаки, которых днем здесь ни за что не обнаружил бы самый внимательный глаз, насмерть дрались там и сям из-за добычи, молча, отлично зная, что шум — их общий враг.
