— Ужака приручаете?
Все четверо обернулись. Паренек смотрел на них немного удивленными светло-серыми глазами под длинными ресницами. Загорелое чистое лицо с чуть выпирающими скулами было усталым, а на легком золотистом пушке верхней губы дрожали росинки пота.
— Что это за «ужака»? — строго спросил Пряхин.
— Ну… Уж. Змея такая. У нас в деревне их вместо кошек держат.
— То есть как держат? — все так же строго уточнил Пряхин.
— Так и держат… — смутился мальчик и торопливо пояснил: — Он же тараканов и мышей ест. А главное, змей он не терпит. Как только заметит ядовитую змею, так сейчас же начинает с ней драться. А он же здоровый и обязательно побеждает. Так что змеи его боятся.
— Ну и как же с ним обращаются?
— А никак не обращаются. Живет и живет в доме. Детвора с ним играет, молока ему дают, мяса. И все знают: если в доме живет уж, ни одна змея, ни один ядовитый паук и близко не подлезет. Вот я и подумал, что вы тоже приручаете…
Мальчик нерешительно посмотрел на трех взрослых парней в нижнем белье и на одного одетого в форму солдата с топором в руках и принял его за начальника. Губкин поймал вопросительный взгляд мальчика и вдруг вспомнил, что он дневальный и обязан не только остановить неизвестного, но и проверить, что это за человек. Досадуя на свою ошибку, он спросил:
— Вы, собственно, откуда?..
Этот официальный вопрос заставил остальных вспомнить, что они в белье. Почуйко покосился на змею и, взмахнув руками, прикрикнул:
— Кыш ты! Кыш! Кыш…
Уж поднял голову, покосился немигающим взглядом на Андрея и покорно отполз в сторону. Андрей юркнул в палатку и стал передавать Пряхину и Сенникову их одежду.
— Я? — переспросил паренек и тоже смутился. — Сейчас из тайги, а вообще-то издалека. Километров за семьдесят.
— А здесь что делаете? — спросил отрывисто Пряхин, надевая гимнастерку.
— Я к вам шел. Вернее, мы вдвоем шли…
— Кто это «мы»?
Паренек покраснел, глаза у него влажно заблестели.
— Ну мы… Вдвоем с моим дядькой. Мы вас вчера заметили на дороге и только с сопки сошли, а у него нога и подвернись. Вгорячах он еще с полкилометра прохромал, и все. Сел.
— Как это сел? — Все еще строго, отрывисто переспросил Пряхин.
— Так. Сел и сидит. Костер разжег, чтоб я его не потерял, и сидит.
Солдаты переглянулись, Почуйко насмешливо протянул:
— Выходит, был дымок.
Все еще бледный Сенников упрямо наклонил голову.
Пряхин внимательно оглядывал худенькую ловкую фигурку мальчика, его тщательно и умело пригнанное охотничье снаряжение — котомку, охотничий кинжал и топорик за поясом. Мальчик недоумевающе посмотрел светлыми и чистыми глазами на солдат, на старшину и опять обиженно покраснел. Губкин заметил это и, положив ему руку на плечо, спросил:
— Когда же ты к нам шел, если дядька повредил ногу еще вчера?
— А я ночью шел.
— Один?! — Саше разом вспомнилась только что пережитая ночь со всеми ее страхами, и он взглянул на мальчика почти с восхищением.
— Ну, конечно, один. Больше ж некому, — скромно ответил тот, с мольбой глядя на старшину.
— И не боялся? — продолжал расспрашивать Губкин.
— Разве ж тут до страха?
Пряхин наконец застегнул ремень и, поймав умоляющий взгляд, уже помягче спросил:
— Тебя как же зовут?
— Василий. Василий Петрович Лазарев, — ответил мальчик и быстро, горячо заговорил: — Да вы не бойтесь. Дядя у меня учитель. Историк. Мы тут городища всякие обследовали. Древние. И вот такое получилось…
— Да мы и не боимся, — улыбнулся Пряхин. — Мы так думаем, что твоего дядю сюда притащить нужно?
— Ой, конечно! Ведь нога у него распухла. Очень! Он говорит, что только растяжение жил, а я боюсь, что он ногу сломал. Он когда оступился, так прямо хрустнуло что-то. Поскорей бы… А? Правда…
Вася Лазарев быстро поглядывал то на одного, то на другого солдата. Почуйко присел на подстилку и стал надевать сапоги. Глядя на него, Губкин поправил на себе ремень и засунул за него топор, который все еще держал в руках. Пряхин посмотрел на него и подумал, что после бессонной ночи Губкину трудно будет бороться со сном в одиночку.
— Почуйко! Останетесь дневальным.
— Слушаюсь, — равнодушно ответил Андрей и перестал обуваться.
Пока Пряхин докладывал по телефону о событиях дежурному, пока собирал бинты и лекарства, Губкин допытывался у Васи Лазарева:
— А ты дойдешь?
— Конечно дойду! Я же лепешек с лимонником наелся. Съешь их — и ни за что не устанешь. Удэгейцы, когда за лосями гоняются, то трое суток не спят, и ничего. А все от лимонника.
Когда все были готовы к выходу, Почуйко решительно вытащил из ящика с продуктами копченую колбасу, сахар, несколько пачек галет и, передавая старшине, Васе Лазареву и солдатам, пояснил:
— Это на дорогу. Ведь и ужинать кое-как ужинали и завтракать некогда.
Проводив товарищей, Андрей Почуйко сдвинул ушанку на слегка вздернутый широкий нос, погладил живот и сказал:
— Та-ак… Це дило трэба розжуваты…
Прежде всего он развел костер под ополовиненным вчера чайником, достал сухари, колбасу и луковицу. Вынимая из кармана ножик, для порядка привязанный веревочкой к брючному ремню, он увидел ужа и опять протянул:
— Та-ак… Хороший хозяин, говорят, прежде скотину накормит, а потом сам поест. А чем же тебя кормить? Молочка-то нет.
Он отрезал кусочек колбасы и положил его перед ужом. Уж осмотрел колбасу со всех сторон, но есть не стал.
— Выходит, перцу ты не любишь. А чего же тебе дать?
Андрей почесал затылок и достал банку мясных консервов. Красное, распаренное мясо уж тоже не тронул.
— Ох и привередливый же… — удивился и рассердился Почуйко. — Раз тебе наикращи солдатские харчи не нравятся, ходи… чи той, ползай голодный.
Съев колбасу и луковицу, Андрей покосился на дремавшего у входа в палатку ужа, вздохнул и принялся за консервы. Солнце уже вышло из-за гор и било ему прямо в глаза. Пришлось пересесть на другую сторону стола, снять ушанку и расстегнуть воротник. Доев и консервы, Андрей печально вздохнул, положил в чай сахару и стал размачивать поджаренные сухари. Потом он расстегнул еще пару пуговиц на гимнастерке и, долив чаю, стал пить уже вприкуску.
Со лба лил пот. Вытирая его, Андрей выронил кусочек сахару, нагнулся за ним и увидел, что уж ползает у него под ногами, ловко собирая крошки длинным, раздвоенным язычком. Вот он наткнулся на сахар, лизнул его и склонил голову набок, точно прислушиваясь к чему-то. Потом он торопливо схватил сахар, высоко задрал голову и проглотил тронутый пылью сладкий кусочек.
