– Я нечаянно, – твердила она. – Ах, мисс Калла, простите, пожалуйста.
Калла старалась обходиться с людьми помягче, тем более с Донной – сами знаете, каково бедняжке жить с таким, как Кэлвин, – поэтому, взяв себя в руки, сказала: полно убиваться, подумаешь, курица.
– Ума не приложу, как они выбрались, – удивлялась Калла.
– Сэмюэль! – крикнула Уиллади. – Не знаешь, где Сван?
Сэмюэль обернулся, покачал головой и продолжал работать.
– Только что кормила кур! – отозвался Нобл.
– А потом отвлеклась на что-то и про все забыла, – буркнула Калла. Она уже загнала кур в птичник и была вне себя от ярости, что их выпустили. – Отыщем эту девчонку – я с ней разберусь!
Блэйд в поисках Сван уже сбегал на сеновал и теперь возвращался, по пути заглядывая во все сараи. Сван как сквозь землю провалилась. Блэйд обогнул птичник, посмотрел в ветвях шелковицы – и там ее нет. Блэйд тревожно озирался, по спине пробежал холодок.
– Сван обычно не уходит одна, – пробормотала Уиллади.
И тут увидела, что Блэйд, стоя на четвереньках, что-то ищет в траве у забора.
– Блэйд, – сказала она, – хватит в грязи копаться, помоги найти Сван.
Блэйд что-то достал из травы и протянул ей. Котенок.
– Господи! – всплеснула руками Уиллади. – Откуда он взялся?
А Калла сказала:
– Нам он не нужен. Здесь отродясь кошки не было, и я не…
– Отец ловит кошек, – шепнул Блэйд. – Бросает собакам.
– Сэмюэль! – крикнула Уиллади. – Скорей сюда, сюда, сюда! Сэмюэль!
Сэмюэль и мальчики побросали инструменты и кинулись к дому. Из сарая выскочил Той. Уиллади бормотала как в бреду:
– Сван пропала. Уже искали. Везде. Белинджер. Он ловит кошек. Мы нашли котенка. Блэйд нашел.
– Может, кто-то подбросил… – начал Сэмюэль.
– Нет, – отвечала Уиллади. – Нет. Найди ее. Найди, Сэмюэль.
Той стрелой бросился прочь и бежал до самого леса. Если Сван где-то здесь, он ее разыщет. Сэмюэль сел в машину, с ревом рванул по дороге. Один Блэйд не мог двинуться с места. Застыл с котенком на руках, глядя, как рушится мир.
Сэмюэль несся, не отрывая ноги от педали газа, кренясь на поворотах; из-под колес летел гравий. Всю дорогу до дома Белинджера он молился Богу и клял себя. Не будь он неудачником во всем, ничего бы не случилось. Будь у него свой приход, жили бы они мирно в домике при церкви, на тихой улочке, в каком-нибудь маленьком городке в Луизиане, за много миль отсюда. Если бы Бог не оставил его – но, Сэм знал это, оставил. Иначе почему?
«Господи, прошу тебя, Господи, пусть Сван будет жива и невредима. Пусть она найдется. Пусть Ты никогда не отвечаешь на мои молитвы, ответь на эту». Ужас охватывал при мысли, что Сван у Белинджера, – и ужас при мысли, что ее там нет. Страшнее всего, если он не сумеет ее найти.
Сван была в темноте. В темном-претемном месте с земляным полом. О темноте она лишь догадывалась, потому что с головы так и не сняли мешок. И на помощь не позовешь, рот завязан поверх мешка. Одежда порвана и перепачкана, но осталась на ней. Незачем взрослому мужчине раздевать девочку, чтобы сделать с ней то, что сделал он.
Сван знала кто. Просто знала. Про себя она называла его «он» – еще страшнее назвать его имя.
Рядом с ней что-то лежит. Она нашла это там, под ивами, когда случилось Это (нашарила рукой, когда отбивалась, загребая землю и палые листья). До этого она не знала, где находится, но, как только нашла, сразу поняла.
На самом деле нашла она сразу две вещи, вложенные друг в друга. Колокольчик с завернутым в тряпку язычком, а внутри – дудочка-манок.
Нащупав колокольчик, Сван прикрыла его рукой, и он не заметил, поглощен был другим. Колокольчик отвлек ее, хоть капельку. Дал почувствовать что-то, кроме твердой земли и разрывающей боли, не слышать, как он приговаривал «красотуля», когда делал с ней это, ужасное.
Мелькнула мысль, дикая, шальная, ударить его колокольчиком, но она не могла, ничего не могла сделать – ни вывернуться из-под него, ни молча терпеть, ни перестать беззвучно кричать, ни занести руку для удара.
Даже тогда она понимала, что ударить его – худшее, что она может сделать. Вдруг промахнется? Или так разъярит его, что он сразу исполнит то, что замышлял, о чем она не могла думать без дрожи, – убьет ее?
Когда он перестал – наконец перестал, – он повалился на нее, отдуваясь и дергаясь, и Сван не спеша высвободила руку. В руке был зажат колокольчик. Немой колокольчик.
Сван не осознала всей важности находки, даже когда он встал на ноги и слышно было, как он застегивал молнию и ремень, – и так и не забрал колокольчик. Не увидел. Так и не увидел.
Лишь когда они уже шли – когда он ломился сквозь чащу и тащил Сван за руку (не за ту, в которой был колокольчик), и Сван, разбитая, сломленная, едва держалась на ногах, стараясь не споткнуться о корень, не упасть, и не споткнулась, и не упала, и не выронила колокольчик, – лишь тогда ей стало понятно, что в руке у нее Чудо.
Когда пришли к тому месту, где он ее бросил, Сван поняла: он уже не увидит. Бог не допустит, чтобы увидел. Бог ослепил его. Иначе не объяснишь.
Но когда он втолкнул ее внутрь – она упала. Нарочно упала. Что-то ей подсказало, он ее свяжет, и если схватит за руку, а там колокольчик. Чуду не бывать. И Сван выпустила колокольчик и, падая, прикрыла телом, и когда он начал ее связывать, руки к ногам, то ничего не нашел. Обошел то место (Сван так и не поняла, что за место) вдоль и поперек, связывая ее со всех сторон, так что не шевельнуть ни рукой, ни ногой, ничего не сделать, только лежать, задыхаясь, изнемогая от боли. Но даже тогда. Даже тогда. Он. Все равно. Не увидел.
Теперь он ушел, и Чудо лежит рядом. Только неизвестно, как Чудо сможет ей помочь. Ей не развязать веревки. Она шевелила пальцами, пыталась безо всякой надежды – и не могла.
А вдруг ее не спасет даже Чудо? От этой мысли так страшно, что выворачивает наизнанку, – но надо сдерживаться. Если ее стошнит, она все равно умрет, только другой смертью – захлебнется, и конец.
И она сдерживалась. Из последних сил. Цеплялась за проблеск надежды. Хоть за что-нибудь. Надеяться почти не на что. Мысли о доме лишь усиливали чувство беспомощности – вдруг она уже не вернется домой? А мысль о родных приводила в отчаяние – вдруг не подоспеют вовремя?
Пожалуй, немногим придет в голову строить кормовой загон над выгребной ямой, но немногим понадобится площадка, которую можно перекопать и снова утрамбовать, чтобы никто не удивлялся, почему кругом растет трава, а здесь – нет. В кормовых загонах, как известно, скот выедает все до последней травинки, с корнями. А если там все перекопать, грузные лошади за ночь так утопчут, что никто ничего и не заподозрит, – если будут двигаться, а не стоять часами на месте. Главное, чтобы они были все время в движении, – на то и кнуты, и собаки. У него. Раса Белинджера, лошади ходят куда ему нужно – хоть всю ночь, если понадобится.
