А может, это и есть настоящий долг, долг учителя, воспитателя человека? Тогда это самый трудный долг на земле. Долг учителя нигде не кончается, он растет из года в год. Учитель всегда в ответе за всех, кого он учил.
А мы? Так ли поступаем мы с теми, чьи судьбы вверены в наши руки? — один за другим задавал себе вопросы капитан. — Кого мы вырастили? За кем проследили до конца становления его на пути?
Может, завести такую личную книгу? На одной странице записывать фамилии тех, кому ты помог выйти в люди, стать настоящим человеком. На другой — тех, с кем не доработал, и получился брак».
Растревоженный трудными мыслями, встал, сунул в карман потухшую трубку и пошел вниз дать распоряжения, связанные с радиограммами матросу Серову.
…Собравшись в положенный час, матросы сразу поняли, что ужин сегодня будет необычным: ужинать в общий кубрик спустились капитан и два помощника, старший механик с первым помощником, радист. Словом, в кубрике не оказалось только тех, кто сейчас нес вахту.
Помощник повара принес в фартуке несколько бутылок вина и с веселыми присказками расставил их на столе.
— До сигнала прошу не трогать, — сказал он.
— В честь чего же такая пышность сегодня? — спросил Сергей.
— Сейчас узнаешь…
В это время дверь кубрика открылась, и кок в новом белоснежном халате и колпаке торжественно внес на большом подносе румяный пирог. Интригуя команду, он прошел с ним вокруг стола и только после этого с поклоном поставил пирог перед Геннадием.
Его соседи громко прочитали витиевато выведенную кремом на пироге надпись: «Серову 19 лет».
Все дружно зааплодировали. Геннадий смутился до слез.
Разлили вино. Капитан поднялся со стаканом в руке:
— Товарищи, — начал он тихо, — сегодня мы отмечаем день рождения нашего товарища, матроса Северного флота Геннадия Серова. Он не готовился во флот и поэтому нелегко ему было освоиться в первое время Но в нашем трудном походе он стал надежным членом коллектива, и мы благодарны ему за это.
Капитан с большим чувством говорил о море, о тяжелом и почетном труде моряка, о большой морской дружбе.
Ему горячо аплодировали. Потом каждый член команды поздравлял Геннадия. И наконец поднялся радист.
— В адрес именинника получены поздравительные радиограммы, — сказал он и, театрально тряхнув черными кудряшками, начал читать их одну за другой.
«Дорогой наш Гена. Душевно поздравляем тебя днем рождения. Желаем здоровья успехов работе. Ждем твоего возвращения. Мама, Надя».
«Сердечно поздравляю днем рождения. Верю, что всегда будешь уважать труд. Выбирай трудные дороги, тогда легкие ровной скатертью лягут перед тобой сами. Пиши маме. Антонина Петровна».
«Прими дружеские поздравления в день твоего рождения. Завидую тебе, много говорим о полярниках. Приятно иметь друга моряка. Митя».
Каждая радиограмма встречалась дружными аплодисментами.
Геннадий не мог справиться с переполнившим его чувством благодарности. Он встал, отодвинул свой нетронутый стакан и, волнуясь, заговорил:
— У нас в семье не было заведено отмечать день рождения. И это мои первые именины в жизни. Я попал на теплоход по нужде и мало думал о море. Но то, что мой день рождения отмечается не где-нибудь, а в полярном море, поворачивает мою жизнь навсегда к морю. Я уже полюбил море и твердо решил навсегда остаться с вами…
— Спасибо, Гена! Спасибо, племянничек, — сказал захмелевший Иван Демидович. — Рад я, что полюбилось тебе наше морское дело. Но это не все.
Иван Демидович предостерегающе покачал узловатым указательным пальцем.
— Теперь старайся, чтобы наше дело тебя полюбило.
Потом матросы запели «Варяга». А за «Варягом» одна за другой понеслись над волнами морские песни. От них тепло становилось на сердце молодого матроса.
После ужина Геннадию захотелось побыть одному. Он ушел на палубу и укрылся за надстройками на корме. Но и здесь нашла его песня. Это была хорошая, созвучная с его настроением песня:
Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,
Как море мертво без меня…
Теперь Геннадий смотрел на море по-новому. Оно расстилалось необъятное, спокойное и манящее…
I
Уже несколько дней в море тихо. Чистое небо поднялось высоко, и кажется, что большое золотистое солнце свободно ходит под необозримо высоким куполом. Морские дали тоже раздвинулись. Далеко видно, но море по-прежнему пустынно, до самой голубой линии горизонта ни дымка, ни паруса.
Забирая круто на юго-запад, «Полярный» возвращается в Северный порт. Машины работают ровно, без перенапряжения. Море спокойно, и теплоход идет не качаясь, будто утюг скользит по мягкому зеленому бархату. Только за кормой от двух винтов остается вся в осколках солнца широкая длинная дорога.
В одной полосатой тельняшке с высоко засученными рукавами Геннадий размашисто драит палубу юта. Теперь он не рулевой, а снова палубный матрос.
В первый день было обидно.
— Когда худо, так к штурвалу, — сказал он боцману, — а как на корабле стало легче, так опять на палубу.
Боцману не понравилась заносчивость Геннадия, и он не очень любезно ответил:
— Тебя к штурвалу поставили не за твои заслуги, а за выносливость твоего организма. Не болеешь ты в море. Раньше даже палубный матрос становился хорошим моряком только на третью навигацию. Вы теперь все грамотные, можете стать и раньше, но не в первый же рейс.
Раздумывать об этом пока было некогда, и Серов успокоился. Корабль шел в порт. Теперь это его корабль, и ему хочется, чтобы «Полярный» вернулся с рейса красивым и чистым.
У Геннадия стало больше сноровки и сил. Почти небрежным жестом он бросает ведро за борт и одним рывком выхватывает его на палубу, широко разливает воду-и старательно трет палубу шваброй.
Снизу поднялся боцман, подошел к матросу.
— Стараемся, Иван Демидович, — весело крикнул Геннадий.
Боцман прошел по вымытой палубе и как там, на реке, два раза повернулся на месте. На палубе остались лишь тонкие узоры из завитков чистой воды.
— Понял, как надо? — подмигнув Геннадию, сказал боцман.
— С вами поймешь. Сколько раз в пот вгоняли.
— Не вижу, чтоб мокрый был.
— Так привык же, Иван Демидович.
— То-то. Трудно, когда не знаешь, а если знаешь — какой труд. Садись, отдохни.
— Ничего, я постою.
— И то правда. Молодой, рано уставать. Потом — естественное положение человека стоять, а сидеть — это он сам придумал.
Боцман достал линьки и заставил матроса вязать морские узлы, сказав, что это ему сейчас нужно. Геннадий завязал прямой узел.
