— А второй где? Их обычно двое, — заметил Гиацинт.
Мы стали вглядываться в окружающую темень, но тщетно.
— Должно быть, совершает обход, — предположила Кассандра.
— Если он вообще здесь.
— Подождем его или рискнем войти сейчас?
— Незачем тянуть, — решил Гиацинт.
— Возьмите на себя решетку, — сказала Кассандра, — а я займусь этим жирным болваном. Ганс, дай-ка мне карманный фонарик.
Она нырнула в обступившие нас потемки, и вскоре мы увидели ее на дороге: возвратись на несколько метров вспять, она теперь снова приближалась к воротам, шаря по земле лучом фонарика. Охранник подскочил на своем табурете и потянулся к дубинке, но, разглядев Кассандру, расслабился.
— Что вы здесь делаете, мадам? — спросил он по-английски. — Зона закрыта для туристов с семнадцати ноль-ноль.
Она выпрямилась и покачала бедрами.
— Простите меня, но я ищу свою серьгу.
— Что-что?
— Мы сюда приходили сегодня после обеда вместе с профессором Мухтаром, и я обронила одну из моих сережек. Сначала думала, она среди вещей затерялась, все перерыла, но…
— Приходите завтра, когда рассветет, мадам. Сейчас вы ничего не найдете.
— Послушайте, это подарок моего отца, я очень ими дорожу и… — Порывшись в карманах своих черных брюк, она вытащила изрядную пачку банкнот. — Пожалуйста, помогите мне искать! Если ждать до завтра, кто-нибудь может найти ее и взять.
Охранник посмотрел на пачку и схватил свой прожектор, работающий на батарейках.
— Какая она с виду, эта ваша серьга?
— Золотое кольцо, в него рубин вправлен. Мы на обратном пути вон там проходили, сегодня после полудня.
Кассандра увлекла охранника в противоположную сторону, а Гиацинт, вытащив у Ганса из рюкзака щипцы, шепнул:
— Пора!
Он бросился к ограде, мы бесшумно последовали за ним. Я следил, не появятся ли охранник с Кассандрой, пока Гиацинт проделывал в сплетении металлической проволоки дыру достаточного размера, чтобы мы могли туда пролезть.
— Морган! — наконец позвал Этти, оттягивая проволоку в сторону, чтобы расширить проход.
Я присоединился к остальным, и мы притаились за глыбой известняка, поджидая Кассандру. Где она, куда запропастилась? Мне стало тревожно.
— Как же она теперь нас отыщет?
— О ней не беспокойся, — обронил Гиацинте усмешкой, которую я не столько увидел, сколько угадал.
И верно: очень скоро в потемках проступила ее фигура.
Гиацинт метнулся к ограде, показал ей, куда лезть, и она, по-змеиному гибкая, мгновенно проскользнула в отверстие.
— Где охранник? — спросил я.
— Штаны подтягивает, — насмешливо отрезала она. — Так вы идете?
Мы припустились бегом в направлении дворца. Оглянувшись, я успел разглядеть охранника: он с блаженной ухмылкой снова торчал на посту.
Сторожко озираясь, мы вышли туда, где в свое время был парадный двор здания, хотя теперь от него осталась лишь выровненная площадка.
Перед нами выстроились в ряд двенадцать гигантских опорных колонн, позади которых находились три большие двери. Скрываясь за колоннадой, мы вертели головами во все стороны, боясь, что с минуты на минуту может появиться второй страж. Гиацинт зажал в руке резак, острый, как скальпель, а в зубах зажат фонарик с узким световым пучком.
Но, собравшись деликатно, по возможности не оставляя следов, отделить печати, он вдруг тихо, но яростно выругался сквозь стиснутые зубы. Я вздрогнул.
— Что?
Он вытащил фонарик изо рта и шепнул:
— Открыто…
В голове забурлили, сталкиваясь и переплетаясь, тысячи предположений, я весь взмок от холодного пота. Наклонясь, всмотрелся в печати. Их кто-то вскрыл, постаравшись, чтобы взлом остался незамеченным.
— Нас опередили…
Кассандра приложила палец к губам и, кивком указав на вход, достала пистолет, который до сих пор прятала под блузкой. Гиацинт поступил так же.
Этти горячей ладонью сжал мое плечо, его била дрожь. Я похлопал его по руке, пытаясь ободрить, и шепнул:
— Они привыкли. — Впрочем, это не могло успокоить даже меня самого.
Единым слаженным движением Кассандра и Гиацинт прислонились к стене по обе стороны двери и по свистку последнего одновременно вошли, держа перед собой свои пистолеты и фонарики.
Я зажмурился, ожидая, что сейчас прогремит первый выстрел. Но все было тихо.
— Можете входить, — позвала Кассандра. — Наш незваный гость, видимо, затерялся в лабиринте.
Мы повиновались, и она стала обшаривать лучом фонарика все вокруг. Это был первый зал храма, со всех сторон окруженный пузатыми колоннами.
— Что еще за лабиринт такой? — простонал Ганс.
Этти вытащил из кармана пачку листков с заметками, составленными им за ужином, и направил на них луч фонарика Кассандры.
— Судя потому, что я понял из туманных объяснений профессора Мухтара, — зашептал он, — конструкция храма символизирует путь, который проходит душа умершего. Помещение, где мы находимся сейчас, служит эмблемой посюстороннего пространства, мира плотского и материального, а нам нужно достигнуть потусторонних областей. Это там. — Он указал на проход между двумя рядами колонн.
Мы на цыпочках продвигались вперед, пока не заметили свет, что просачивался из-за двустворчатой двери. Погасив фонарики, мы отступили в тем ноту среди колонн, ожидая, что источник света приблизится. Сердце колотилось, будто готовясь разнести грудную клетку.
Однако свет не сдвигался ни на дюйм. Мало того: вскоре до нашего слуха долетел приглушенный смех. Не веря ушам, мы сами стали продвигаться поближе. Возле двери прежде невнятное бормотание стало вполне различимым.
— Тебе это нравится? Нравится, а? — стонал мужской голос, выговаривая английские слова с сильным арабским акцентом.
По неповторимому хнычущему тембру голоса мы с изумлением узнали пузатого охранника, встретившего нас у ворот в день нашего прибытия в Абидос.
Вслед за ним прозвенел голос женщины, тоже по-английски, но без тени акцента:
— О да! Возьми меня, мой фараон! Возьми меня в стенах твоей твердыни!
Мы переглянулись, ошеломленные.
Гиацинт рискнул бросить взгляд в щелку приоткрывшейся двери и тотчас отшатнулся, закусив губу. Потом сделал мне знак — смотри, мол. Я послушался, заранее готовясь к худшему. Но «худшее» — слишком слабое слово, ему не определить того, что представилось моему взгляду. Мне и самому несколько раз доводилось заниматься любовью среди древних могил или под сводами храмов, так что я бы затруднился бросить камень в этого беднягу, но я-то уж никогда бы не напялил на себя черный парик с бахромой, достойной грошового пеплума[2].
