Она подошла к зеркалу, взяла гребень. У нее были длинные русые волосы. Иногда она заплетала их в косу, и нужно заметить, что у нее была самая большая и красивая коса в городе.
— Сварить кофе? — спросила Зигрид.
— Пожалуй! У тебя есть настроение поболтать?
— Конечно. У меня тридцатого марта день рождения. Ты знаешь, кого я приглашу?
— Попробую догадаться, — улыбнулась Анке. — Ты пригласишь меня, Рональда и, может быть, даже... доктора Хельгера.
— Нет! Я приглашу еще этого Шмида!
— Но... Но ты даже не знакома с ним.
— Вот и познакомлюсь! Смелый парень, спас товарища. Он просто герой! И не думай меня отговаривать. Мы так много говорим о героях, о подвигах, совершенных где-то и когда-то, а тут я наконец могу увидеть живого героя, нашего ровесника, такого же человека, как и мы, но все-таки необыкновенного. Рони я тоже, конечно, приглашу, он должен прийти.
— Если ты так хочешь, он непременно придет.
В кофейнике забулькала вода. Зигрид заварила кофе, достала сахар и сливки.
— Ты, наверное, думаешь, что это опять мои фокусы, но меня этот парень действительно интересует. Может быть, потому, что мне самой совсем не свойственно героическое. Видимо, у меня нет для этого данных.
— А ты считаешь, что герой должен быть каким-то особенным?
— Конечно, разве не так?
Когда они наконец погасили свет, Зигрид погрузилась в мечты о своем незнакомом герое.
Анке тоже долго не спала. За дверью шуршала хозяйка. Анке видела ее расплывчатую тень через матовое стекло. Она закрыла глаза, но сон не шел. «Почему я радуюсь, что Рональд на этот раз не оказался впереди? — думала она. — Смешно, но я действительно рада, что не он на этот раз стал героем дня, что подвиг совершил другой солдат, который, по словам Штефена, считал Рональда недосягаемым образцом. Что ж, Рони это только на пользу».
Она повернулась на бок, чувствуя, что сон начинает одолевать ее. «Ты смешная, Анке, — думала она, засыпая. — Любишь парня и все время стараешься найти в нем какие-то отрицательные качества, морализируешь. Это, пожалуй, неэтично даже в мыслях».
За стеклянной дверью по-прежнему слышалось шарканье. Было около полуночи, а хозяйка все еще не спала. По радио в ее комнате какой-то бас пел русские песни, грустные и красивые. Если бы только хозяйка не вздумала подпевать ему...
Анке вздохнула: «Мне сейчас нужно думать об учебе, о завтрашних занятиях. Предстоит семинар по машиноведению, лекции по анализу производства и современной техники информации, нужно готовить чертежи поточных линий, потом еще коллоквиум по электроприводам — это, правда, послезавтра. И послезавтра же вечер, на котором мы встретимся с Рональдом. Смешно, я снова думаю о нем».
Она посмотрела на маленькие часы, лежавшие на ночном столике. Скоро двенадцать. «Мать, наверно, еще сидит, занимается. Она прилежнее, чем дочь, но в этом году все, она заканчивает. Мамин диплом мы торжественно отпразднуем».
Мать Анке Кламм была крестьянкой из-под Магдебурга. Отца Анке не помнила — он умер вскоре после ее рождения. Мать с маленьким ребенком на руках вынуждена была остаться с родителями мужа, которые имели 15 гектаров земли, и жила в семье на положении батрачки. Для чтения книг у нее не хватало времени, но в работе не было ей равных. На Анке времени не оставалось, и девочка играла не со сверстницами в куклы, а с мальчишками в футбол, разоряла вместе с ними птичьи гнезда, лазила по деревьям. Не было также необходимости заботиться о занятиях Анке, когда девочка пошла в школу. От матери она унаследовала сообразительность, и учеба ее не обременяла. Выполнение домашних заданий никто не контролировал, и поведением Анке в школе также никто не интересовался. Матери, занятой тяжелым крестьянским трудом, было не до этого. Когда ей говорили о шалостях ее дочери, она отвечала, что было бы куда хуже, если бы девочка имела образцовое поведение и двойки по основным предметам.
Потом в деревне организовался производственный кооператив. Кооператив был слабенький, в него вступали маломощные крестьяне. Мать Анке посмеивалась над порядками во вновь созданном хозяйстве. Сами они туда ни за что бы не вступили, но старики — свекор со свекровью — становились все несноснее и злее. Мать работала от зари до зари, Анке тоже прибавилось хлопот, так что занятия в июле приходилось пропускать. Старики считали, что она уже достаточно взрослая — Анке было 12 лет, — чтобы чистить хлев, ухаживать за скотом, боронить, доить корову, сбивать масло и выполнять всякую другую работу, не имеющую никакого отношения к учебе. Кончилось беззаботное детство, безобидные шалости. Птицы могли теперь спокойно высиживать свои яйца — им никто не мешал.
В школе учитель рассказывал ребятам о преимуществах кооперативного землепользования, дети ему верили, и Анке теперь частенько задумывалась: кто же прав — учитель или мать? Они оба были ей дороги.
Как-то к ним в деревню приезжали рабочие с фабрики по изготовлению моющих средств. Они рассказывали о своем производстве, которое достигло максимальной выработки, и теперь у них есть возможность выйти со своей продукцией на международный рынок. Мать Анке, слушая эти рассказы, смеялась и говорила, что лучше бы они заботились о том, чтобы стиральные порошки были дешевле. Анке старалась вникнуть в разговор взрослых и после сказала матери, что ей непонятно, почему фабрика расширяется, а в их кооперативе дела идут совсем плохо. Как же будет дальше?
Вечером, когда собрались родственники и знакомые, разговор, как всегда, пошел о том, как же дальше жить крестьянам. Было шумно, говорили все вместе, спорили, ссорились.
В эту ночь мать не спала и даже, как показалось Анке, плакала. Девочка все спрашивала, не болит ли у нее что-нибудь, не вызвать ли врача. Но у матери была совсем другая боль — она не видела для себя выхода. Последнее время ей часто казалось, будто она бесцельно плывет в безбрежном житейском море, не зная, куда пристать. Нет, в 30 лет нельзя жить так, как это было до сих пор, словно в полусне. Мать впервые так серьезно разговаривала со своей двенадцатилетней дочерью, и Анке, еще не все понимая в ее словах, как могла, старалась успокоить ее.
Однажды, когда мать вернулась с поля, старуха, сидя в скрипучем кресле возле печки, заметила как бы невзначай: «Сегодня мы записались в кооператив, но уж, конечно, не по убеждению».
Мать и сама это прекрасно знала, но что из этого? Ее даже не спросили, не сочли нужным или просто забыли. Ведь это хозяйство было не ее. Она вместе со своей маленькой дочерью была здесь чужой.
В школе начались весенние каникулы. Черные дрозды уже принялись вить гнезда. Мать решила свозить дочь в Веймар. Впервые в жизни они остановились в гостинице, увидели дома, в которых жили великие поэты, гуляли по пробуждающемуся парку; мать раздумывала о своей судьбе и как с равной говорила с девочкой.
