«Добрых 20 лет прошло с тех пор», — подумал Бентхайм, отрываясь от воспоминаний. Невольно он ощупал свою ногу и улыбнулся — рана давно зажила.
Двадцать лет могут исцелить и не такую рану...
Он взглянул на дело, которое лежало перед ним и так живо напомнило о прошлом.
«Бывший солдат гитлеровского вермахта Бентхайм, — думал он, — дезертировал от залитого кровью невинных жертв фашистского знамени, приняв сторону тех, кто о оружием в руках отстаивал свое право на свободу и независимость. Этот солдат, направленный вскоре для проведения разъяснительной работы в фашистской армии, теперь полковник, а Мертенс, в прошлом также солдат нацистского войска, служит в пограничных войсках ГДР, майор, командир роты, представлен сейчас к награде». Поэтому и лежало его личное дело перед Бентхаймом, дело, в котором в основном говорилось о том, о чем Бентхайм и сам прекрасно знал, но не говорилось о самом главном, о чем Бентхайм не имел понятия. И это заставляло его сидеть здесь допоздна и не давало ему покоя.
О времени, когда Бентхайм и Мертенс находились вместе, в деле указывались только даты и факты, которые были хорошо известны Бентхайму. Дальше приводились столь же скупые сведения, они мало что говорили о самом человеке и уже никак не могли объяснить причин происходившего и их взаимосвязи.
«В 1944 году «за трусость на поле боя» приговорен к расстрелу. Однако вследствие благоприятных обстоятельств бежал» — так указывалось в деле. О побеге Бентхайм ничего не знал, но то, что Вольфганг Мертенс был приговорен к смерти, полковнику было известно и раньше. Он имел эти сведения от советских товарищей. При допросе пленного унтер-офицера выяснилось, что Вольфганг Мертенс через неделю после своего бегства с высоты был схвачен и военно-полевым судом приговорен к расстрелу «за трусость на поле боя». Русская семья, в которой прятался Мертенс, тотчас после его ареста была расстреляна у него на глазах. Бентхайм знал это, но в деле об этом также не говорилось.
Да, многое в этих бумагах оставалось неясным. Нельзя сказать, чтобы в них умалчивались отдельные факты. Нет. Но материалы в этой папке давали ответ только на те вопросы, которые имели непосредственное отношение к делу. О том же, что русская семья была расстреляна при аресте Мертенса, ничего не было написано. Как не было написано и о тех «благоприятных обстоятельствах», при которых ему удалось бежать.
Позже, уже являясь членом Национального комитета «Свободная Германия» и участвуя вместе с советскими товарищами в борьбе против остатков гитлеровского вермахта, Бентхайм иногда думал о Мертенсе. Все ли он сделал, чтобы предупредить его бессмысленную смерть, как он считал в ту пору?
Теперь, когда известно, что Мертенс жив, полковник размышлял над тем, как это случилось и как ему удалось избежать расстрела. Невольно возникали какие-то подозрения, и помимо воли это начинало его беспокоить. Было ли все чисто при этих «благоприятных обстоятельствах»?
Бентхайм старался не вспоминать, что Мертенс являлся членом гитлерюгенда, слепо верившим в его идеи. А кто в ту пору не верил? Немногие. Очень немногие. Это не повод к обвинению, а тем более к тяжкому подозрению. Кроме того, увиденное на фронте, тяжелые нравственные испытания, весь этот ужас последнего боя... Взгляды Мертенса могли измениться — да еще этот смертный приговор. Но ведь русская семья была уничтожена, а Мертенс остался жив благодаря «благоприятным обстоятельствам».
В характеристике, имевшейся в деле, полковник обратил внимание на то, что Вольфганг Мертенс отличался замкнутостью, был малообщителен. Почему он замкнут? Может, это следствие угрызений совести? Может, он что-нибудь скрывает?
Бентхайм вновь и вновь листал дело.
Начало светать.
В который уже раз рассматривая фотографию, он узнавал и не узнавал прежнего Вольфганга. Прошло двадцать лет — почти половина прожитой жизни. Ему интересно было, вспоминает ли Мертенс о прошлом, думает ли хоть иногда о тех днях в госпитале?
Каким человеком он стал — майор пограничных войск ГДР с отличной аттестацией в личном деле?
Зная о Мертенсе гораздо больше, чем можно было понять из личного дела, Бентхайм решил для себя, что должен выяснить то, что оставалось неизвестным. И связано это не только с предстоящим награждением Вольфганга Мертенса. Бентхайм хотел понять, что за человек этот майор, с которым когда-то столкнула его судьба. Достоин ли он быть офицером армии ГДР? В этом главное, и он это выяснит...
День был серым и хмурым. Мелкий дождь сыпал в ветровое стекло автомашины. Трудно было шоферу. Погода, казалось, соответствовала настроению Бентхайма. На душе было пасмурно и смутно. Что-то во всем этом было такое, от чего он не мог освободиться, что висело над ним, словно тяжесть. Бентхайм начинал сердиться на себя и свои мысли. Какие у него основания сомневаться в человеке, с которым он был едва знаком? Но он должен его увидеть, и тогда наверняка мрачные предположения отпадут сами собой. Он хотел встретиться с Вольфгангом без предупреждений. Недоверия не должно быть, как не было его тогда, когда ему, воспитаннику нацистской школы и члену гитлерюгенда, он решился сказать, что не будет стрелять в русских. Правда, руководствовался он тогда не столько сознанием, сколько чувством, но Мертенс оценил это доверие и умолчал о сказанном.
Бентхайм старался представить себе их встречу. Ему хотелось, чтобы она была дружеской, и хотелось увидеть радость на лице Мертенса. От первой реакции многое зависит. Неожиданность, как правило, исключает притворство, и человек предстает таким, какой есть на самом доле.
Несмотря на холодное утро, Бентхайм открыл окно и, откинувшись на сиденье, с удовольствием подставил лицо встречному ветру, который, казалось, помогал яснее мыслить и отбросить сентиментальные воспоминания.
— Товарищ полковник, разрешите закурить? — прервал его размышления шофер. — Дым вытянет ветром.
— Конечно, курите, — ответил Бентхайм.
Он посмотрел на солдата, на его молодое, свежее лицо, посмотрел, как он зажег сигарету, и подумал, что тот попросил разрешения закурить лишь после того, как было открыто окно. «Дым вытянет ветром». Сказав это, он в известной мере навязывал свою волю и вместе с тем проявлял вежливость, и Бентхайму было это приятно. Скорее в шутку, чем из желания проверить солдата, он сказал:
— А если бы я опять закрыл окно?
Парень несколько помедлил с ответом.
— Разрешите спросить? — обратился он затем.
— Пожалуйста. — Полковник с интересом взглянул на него.
— Вы сами курите, товарищ полковник?
