На него упала тень. Шадрен поднял голову.
— Этот не годится, — сказала Морта, отняла у него фарфорового младенца и бросила наземь. С грохотом, от которого содрогнулась земля, кувшин разлетелся на обломки. — Дешевая поделка, — вынесла свой вердикт она.
— Ты меня напугала.
— Не трать время зря.
Она отошла, и экзалтор продолжил искать. Время шло, часы пробили пять, затем шесть, а он все еще не обнаружил ничего подходящего. Сосуды попадались, да все не те: Шадрен понимал это и без чужих подсказок. Богиня тоже не сидела сложа руки, хотя он давно потерял ее из виду. Во время поисков Морта производила воистину дьявольский шум, сравнимый с той какофонией звуков, что издает телега дуллахан, полная атрибутов смерти.
Этим завалам не было ни конца ни края. Экзалтор прислонился к стене, чтобы отдохнуть, расслабился и развел затекшие ноги. Лампу он поставил между коленей. Он сидел с закрытыми глазами всего несколько секунд, прислушиваясь к шорохам и бряцанью металла, когда звуки резко стихли. Чье-то теплое дыхание обожгло ухо. У него душа ушла в пятки, и Шадрен подскочил, страшно вытаращив глаза. Узнав Морту, он испустил долгий вздох облегчения и сполз по стене.
— Здесь только ты и я, — сказала она, будто извиняясь. Села рядом. — Ничего?
Шадрен передернул плечами. Богиня сыграла с ним злую шутку, и он сердился.
— Первый раз, когда я встретил твоих сестер, ты назвала их пробирочными.
Он не рассчитывал на честный ответ. Морта ответила не колеблясь:
— Мать не хотела проводить время с отцом, она любила Охотника. Но ей следовало дать потомство, иначе ее существование не имело смысла. Дедушка усыпил мать и обокрал ее. Нону и Дециму зачали в стеклянных колбах.
— А потом?
Глаза богини мерцали в свете лампы. Она обхватила руками колени.
— Потом ей захотелось попробовать.
— Прости, — сказал экзалтор. В ее голосе ему почудилась боль. — Наверное, я должен кое в чем тебе признаться.
— Не стоит. Я знаю.
Он похолодел.
— Знаешь?
— Ты хочешь не Морвену, а Лилит, — произнесла Морта так, словно это было самой естественной вещью на земле. — Иначе зачем тебе о ней спрашивать? И, если уж на то пошло… ты хочешь меня.
Шадрен смутился и отвел взгляд. Он не знал, что говорить и как оправдаться. Ее тело было ангельского происхождения, лишенное половых признаков, но он на него и не претендовал. Его интересовала только кровь, что текла в ее венах.
— Можешь промолчать, — милостиво разрешила богиня. — Отдых закончен.
Он искал этот проклятый сосуд, пока не начали болеть глаза, затем вслепую шарил руками, ощупывая предметы неизвестного назначения. И все это время его терзало чувство стыда и вины, соединенные в той идеальной пропорции, что толкает нас на отчаянные поступки. В итоге Шадрен решил осматривать завалы поверхностно, ходя между ними с лампой в руке. Споткнулся, упал, встал и продолжил поиски. Его взгляд блуждал, ни на чем долго не задерживаясь. Звероловный капкан, который защелкнулся на его ноге и оцарапал ботинок, пустой флакончик в форме песочных часов, еще пахнущий духами, воронья стая на тонких жердочках, отлитая из металла и изъеденная ржавчиной, ворох льняных бинтов, пожелтевших от времени, кремень и трут в резной шкатулке из чистого серебра. Гора писем в разноцветных конвертах, не имеющих ни отправителя, ни адресата. Целое семейство кукол, которым удалили глаза. Осколок голубого стекла с тупыми краями и крошечным флотом на его поверхности: работа настолько тонкая, что, казалось, ее выполнили феи.
Когда гонг ударил снова, он его не услышал. Его окружали сполохи и тени, в ушах стоял непрекращающийся звон, затылок охватывала тупая боль. А потом нога увязла в чем-то податливом и мягком. Экзалтор наклонился, движимый шестым чувством, что наконец-то нашел искомое.
Сосуд с широким раструбом пульсировал в его руках, урчал, как желудок, дергался и сокращался, будто что-то переваривал. Шадрен посветил внутрь и увидел ряды зубов, облитых зеленоватой слизью, ровными кольцами уходящие во тьму. Этот сосуд был глубок, как колодец без дна, и мог вместить всю вселенную. В голове резко прояснилось, экзалтор издал радостный крик, эхом отозвавшийся под сводами.
Морта появилась немедленно. Ей хватило одного короткого взгляда.
— Это он. Живоглот. — Она взяла у него сосуд, прижала к себе это мерзкое, извивающееся чудовище. Оно сразу притихло, успокоилось, будто ребенок на руках у матери. — Пойдем.
Богиня зашагала вперед. Шадрен не шелохнулся, только смотрел ей вслед. Он и сам рад был уйти отсюда, но оставалось кое-что еще. Кое-что предельно важное.
— В чем дело? — спросила Морта, оглянувшись через плечо.
— Как насчет благодарности? — Он говорил так, будто сплевывал кровь, в глазах стояла мука. — Я… ослабел. Ты знаешь, чего я хочу.
— И у тебя хватает наглости?
Ее голос был пронизан льдом.
— Хватает. Я нравлюсь тебе, — осмелел экзалтор, делая шаг. Он поднял лампу высоко над головой, чтобы видеть ее лицо. Страх уходил, а его намерения крепли. — Я единственный человек, который тебе когда-либо нравился.
— Я не могу удовлетворить твою просьбу, — отрезала она.
— Это не просьба. Это требование оплатить должок.
Молчание повисло в воздухе душной пеленой. Морта плавно опустила живоглота на землю, и он задергался с прежним усердием. Потом она устремила глаза на Шадрена, и в этом взгляде были и злость, и упрек, и холодная ярость. А он жаждал — и не мог противиться этому желанию, каким бы абсурдным оно сейчас ни казалось.
— Я испепелю тебя на месте, даханавар.
— Испепеляй? — предложил он.
И в два стремительных скачка, незаметных для человеческого глаза, оказался рядом. Небрежно отодвинул ногой хрюкающий сосуд, схватил богиню за руки и заломил их за спину. Морта не вскрикнула — он не подозревал, сделал ли ей больно. Шадрен не мог отвести глаз от жилки на ее шее: ему казалось, что он слышит ток медовой крови, курсирующей по венам, крови наивысшего качества.
— Ну? — грубо спросил он.
— Не сюда, — прошептала Морта. — Надо там, где не видно. Отпусти.
Он разжал руки, потрясенный ее внезапной покорностью. Богиня помассировала запястья, затем приподняла край куртки вместе с рубашкой, обнажив живот. Ткнула пальцем в левый бок, показывая ему, где следует кусать.
Шадрен издал глухой животный стон и рухнул на колени.
— Свет и тень, — прохрипел он, обращаясь то ли к Морте, то ли к ее гладкому беломраморному боку. — Я твой раб, твой верный пес, отныне и навсегда.
Глава 28
(Летиция)
— А раньше ты твердил, что нам нельзя этого делать.
— Можно, если очень хочется, — сказал он и добавил уже серьезнее: — Доверься мне.
Летиция поцеловала его, откинулась на спину и долго смотрела в темноту над головой. Рано или поздно им придется выйти отсюда, а она не подозревала, что творится за окном. Стояла тишина: не было слышно ни голосов, ни лязга оружия, ни топота ног. Как будто все умерли, как будто темнота сгустилась и задушила их. От этой мысли ей стало не по себе.
— Что теперь с нами будет?
Ланн качнул головой.
— Не знаю, касатик.
Это слово почему-то рассердило ее.
— Так не называют девушек, — сказала она.
— А мне хочется тебя так звать.
— А как же госпожа ведьма и все такое?
— Какая из тебя ведьма, касатик?
Он был счастлив просто видеть ее рядом, лежать с ней плечом к плечу. Летиции не хотелось омрачать его радость дурными прогнозами, но это странное безмолвие было так похоже на затишье перед бурей. Скоро кто-то или что-то ворвется сюда и потревожит их, и лучше им встретить неприятеля во всеоружии.
— Так ты ничего не знаешь?
Ланн косо глянул на нее.
— Может, и знаю.
— Расскажи мне все. — Она села на кровати, подложила под спину подушку и вытянула ноги. Он подавил разочарованный вздох, мысленно коря себя за то, что вовремя не закрыл ей рот поцелуем и не вовлек в любовную игру. Именно поэтому их уединение зачастую бывало недолгим: Летиции никогда не приходило в голову, что в постели следует вести совсем другие разговоры. К тому же, в отличие от нее, Ланн не боялся бури: он готов был в любой момент столкнуться с ней лицом к лицу и знал, что обязательно выстоит. — Все, что знаешь, ничего не утаивая.
