ГЛАВА I. Слепота
«Жестокость, как всякое зло, не нуждается в мотивации; ей нужен лишь повод» – Джордж Элиот.
Коснувшись пальцами в темноте выключателя, голубой свет в ванной тут же загорается, и я обессиленно открываю туда дверь. Суровая боль в голове не даёт никакого покоя, она вызывает внутри меня усталость и желание поскорее умереть. Я даже чувствую, как моё тело прямо сейчас падает на пол, словно мёртвое. Но я по-прежнему нахожусь у двери, которую только что открыл. Стоя в коридоре, я делаю шаг вперёд и оказываюсь перед зеркалом в ванной комнате. Старая лампа не выдаёт никакой яркости, она тусклая, и поэтому прежний голубой свет кажется заметно мрачнее. Я пытаюсь рассмотреть себя в этом тёмном зеркале. Понять того, кем теперь стал. Но даже не успев полностью увидеть все те синяки и свежую кровь на своём лице, мне хочется лишь поскорее отвернуться от самого себя. Я оказался замкнут, утопая в собственном отражении. Стоит умыть это лицо, стереть всё то, что ему так не идёт. Хотя, порой, мне кажется, что это уже вошло в привычку; видеть себя таким стало чем-то нормальным. Я всё больше привыкал к боли. Охладив кожу и немного выпив воды из-под крана, я замечал, как на раковину плавно стекают из носа кровавые капли. Но от тёмного голубого света кровь становилась такой же тёмной. Чёрной. Капли медленно падают на воду и смешиваются с ней. Вот только кровь не станет водой. Это вода станет кровью. Теперь её было слишком много. До моего прихода эта керамическая раковина смотрелась чистой, почти полностью белой. Но сейчас всё изменилось, я хочу убрать красные капли из неё и мягко провожу по раковине своей ладонью. Остатки крови уносятся в трубу, но какая-то часть всё равно остаётся на поверхности. Она не стирается. И в скором времени я сам не понимал, что сейчас делаю.
Я снова смотрю на себя, на своё разбитое лицо, выглядящее, как машина после аварии. И оно вызывает у меня отвращение. Мне трудно видеть себя таким в очередной раз. Хочется попросту закрыть глаза, но они и без того почти ничего не видели, под ними образовались слишком явные мешки и синяки, да и сами зрачки были не лучше, как будто они и есть та самая кровь, что я размазал по всей раковине. Рваная кожа на моём носу залита очередной кровью, нижняя губа порезана, а на лбу, почти в районе виска, торчала большая шишка, размером с теннисный мяч. От воспоминания о ней мне стало не по себе. Крови было много, она вытекала из всех этих мест и заплывала под мою чёрную футболку. Всё это я мог назвать лишь одним словом – прошлое. Ведь прошлое так просто не стереть. Оно слишком сильно отразилось на мне. Прошлое было на моём лице… Я сам был этим прошлым. Ведь живу только им. А больше жить я никак не хочу.
Мне пришлось разбрызгать по себе воду, дабы не оставлять красных пятен на коже. Царапины сильно щипались, будто бы я прижигал их раскалённой кочергой. Я отыскал руками серое полотенце и, убрав им с лица оставшиеся крупицы холодной воды, вдруг посмотрел на свои руки. Костяшки были разодраны, все фиолетовые и бардовые, а шкура почти слезла с фаланг четырёх пальцев. И тогда я даже не мог сжать собственную руку. Она больше не поддавалась мне, как и вся моя жизнь. Полотенце выпадало из ладоней, я ощущал боль, которой не могу противостоять. Ноги совсем не держат меня, и я сажусь на пол, прислонившись к маленькой стиральной машинке позади себя. Я кладу свои руки на плитки именно той стороной, которой наносил удары, пытался отбиться. Прохладная поверхность ощутимо снизила назойливость, но я не думал, что теперь всё было хорошо. Сейчас я сидел именно так: в синяках, с разодранными кулаками, проглатывая свою же кровь во рту. Иногда мне хочется остановиться терзать себя всеми возможными способами. Порой, я даже думаю, что боль доставляет мне удовольствие не меньше, чем её отсутствие. Но мне не хочется что-либо менять в своей жизни. Уже поздно. И тогда эти мысли о чём-то лучшем, что могло бы быть со мной, сами собой пропадают, как солнце за тёмными тучами при надвигающейся грозе.
Когда моё тело впитало слишком много холода, я решаюсь встать и покинуть ванную комнату. В доме темно, ведь нигде больше я не включал ни единой лампы. В этой небольшой двухкомнатной квартире сейчас абсолютно пусто: нет ни мамы, ни моего брата. Через силу дойдя до своей комнаты, я пытаюсь отыскать таблетки, которые прописал мне мой лечащий врач. Однако многое подсказывало, что я их не найду. Хотя бы то, что я ничего не мог разглядеть в темноте. И в ту же минуту я тревожусь. Меня бросает в дикую дрожь. Прикоснувшись к синяку, из которого муки исходили больше всего, я понял, что сделал это напрасно, ведь тогда это нанесло мне страдания, сравнимые при первом расставании – его было также трудно пережить. Тогда же потребность в таблетках прибавилась в разы, ведь только они и спасали меня последние месяцы от бессонницы и головной боли. Когда я отыскал пачку Аминазина в своей тумбочке, то вытащил одну таблетку и приготовился положить её на язык. Но не стал этого делать. Ведь она не позволит моему телу шевелиться, я превращусь в некое подобие трупа, хоть и смогу думать головой. Мысли разбегались, я злился на самого себя, ведь не знал, как мне поступить. Становилось всё хуже, я только и делал, что принимал все терзания на себя и не отрекался от них. И эта боль, которую я вновь переживу, уготована мне не просто так. Ведь я сделал то, за что никогда не смогу себя просить. Я подставил собственного лучшего друга, когда полчаса назад ему проломили голову железной битой.
Они догнали нас, застали врасплох, а затем избили теми же битами прямо по головам. Но мне досталось меньше, чем ему. И сейчас мой лучший друг лежит в больнице только по моей вине. Я готов убить за это самого себя. Но что оно мне даст? Моя смерть не накажет того, кто это сделал. Потому что только я могу его наказать. Я хочу найти этих мразей и переломать им все кости. Однако даже не знаю, где их искать. Только в это всё и упирается. Я не боюсь этого сделать, бояться я перестал уже давно. Мой поступок не будет справедливым, ведь справедливость – это вообще понятие растяжимое, но для меня всегда действия, которые мы совершаем, должны быть только по совести. И, если она имеется у человека, он должен следовать только ей. Когда кто-то виноват, мало что может сделать закон. Он делает всё деликатно, почти интеллигентно. И хоть тюрьма – дикое место, но хуже быть избитым инвалидом до конца своих никчёмных дней, чем иметь возможность хотя бы стоять, говорить и совать в рот пищу. У меня нет цели просто избить этого человека. Я хочу заставить его пережить то, что он точно забудет. Ведь что-либо запомнить он больше никогда не сможет.
Где-то на глубине кармана я отыскал свой телефон и нашёл номер Руслана. И когда он поднял трубку, моё сердце остановилось. Меня охватила невиданная злость от понимания того, что случилось на самом деле. Я сразу же понял, кто меня подставил. И, если Руслан уже думает, что меня убили, то это ошибка. Я живой. И сам готов убивать.
– Алло? – говорит он спокойным голосом.
– Ты хотел, чтобы это произошло!.. Так ведь?! – в трубке стояло молчание. – Где он, мать твою?! – кричал я в телефон.
– Постой-постой… Хватит орать. Объясни мне, что случилось? Как прошла встреча? – спрашивает он.
Меня начали раздражать его вопросы. Один за другим, как вагоны поезда. Я
