Арман что-то кричал и махал рукой. Вот упал его адъютант. Потом телохранитель. И вдруг он рухнул сам. Второй телохранитель бросился на землю рядом с Арманом, потом встал на колени, приподнялся голову француза, огляделся по сторонам и, пригибаясь, потащил его вниз.
Наступающие залегли. Петр взглянул направо. Командосам Жан-Люка удалось все же ворваться наверх, и теперь там шел рукопашный бой.
— Батальон Уильямса! — обернулся Штангер к чернокожему офицеру — своему адъютанту, спрыгнувшему в траншею, как только началась пальба. Тот крикнул что-то на языке идонго, и через траншею перепрыгнул мальчишка-солдат, кинувшийся к бамбуковому мостику.
Глядя, как легко он бежит, как ловко падает и вскакивает опять, Петр вдруг вспомнил о Дэнни. В пять часов утра выяснилось, что Дэнни исчез, ушел к Жан-Люку и пропал. И ни Жак, ни Петр не сомневались, что мальчишка упросил Жан-Люка взять его на операцию.
Гуссенс сам поднял в атаку батальон Уильямса. Он вскочил первым и вскинул вверх руку с растопыренными пальцами.
— Победа! — донесся до Петра его хриплый голос.
— Война! — взревели сотни глоток, и из травы по ту сторону потока поднялись цепи, поднялись и устремились вперед, навстречу раскаленному свинцу, вслед за толстяком Гуссенсом.
Вот они достигли тех, кто еще остался в живых из батальона Армана… Гуссенс пинает лежащих ногами, заставляя их подниматься, размахивает руками, увлекая вперед все редеющие цепи, позади которых яростно потрясает стеком Уильяме.
Но вот Гуссенс падает. Адъютант и телохранители подхватывают его и не оглядываясь бегут назад, вниз, под пулями федералов. Наступающие ложатся, начинают пятиться… Уильяме оборачивается и кричит что-то пулеметчикам, те бьют поверх дрогнувших цепей.
Еще одна попытка поднять солдат в атаку — и Уильяме в ярости отшвыривает стек, безнадежно машет рукой. Мимо него бегом спускаются адъютант и телохранители Гуссенса, волокут тяжелое тело за ноги, голова Гуссенса волочится по земле.
Санитар поспешно перевязывает голову Арману.
Гуссенса кладут рядом, но санитары даже не глядят в его сторону, дело ясное. Через поток, через бамбуковые мостики отходят раненые. Кое-кто несет оружие, но большинство бросило его там, в залитой кровью траве.
Раненые бредут понурые, вдруг ставшие ко всему безучастными, будто это и не они еще несколько минут назад кричали во всю силу своих молодых легких:
— Война!
Петр перевел бинокль выше… На холме — движение, наступающие, пятясь, отползают вниз. Справа тоже неудача — командосы бегут.
Штангер отшвырнул бинокль и с проклятьями выпрыгнул из траншеи. Еще стоя на коленях на бруствере, он расстегнул кобуру и выхватил из нее парабеллум… Прямо на траншею шли пять или шесть раненых, без оружия, оборванных, окровавленных, ко всему безучастных. Впереди шел офицер, опустив голову и придерживая левой рукой правую, перерезанную пулеметной очередью выше локтя и висящую на кровавых лохмотьях.
— Стой! — яростным, полным безумия голосом заорал Штангер, направляя парабеллум на раненых. — Стой, грязные свиньи! Предатели, трусы, дезертиры!
Раненые замедлили шаг, но не остановились.
— Назад, мерзавцы!
Офицер с перебитой рукой застонал. И в то же мгновение Штангер спустил курок. На лице раненого появилось изумление, но, так и не успев ничего понять, он повалился на бок.
Штангер опять вскинул парабеллум, но сбоку от него хлопнул выстрел, и оружие вылетело из его рук.
— Следующую пулю я вобью тебе в череп! — услышал Петр голос Жака, дрожащий от ярости.
Раненые тупо смотрели на белых офицеров, не пытаясь понять, что между ними происходит.
— Ты оставил свою часть во время сражения. Ты сорвал наступление! — задыхаясь от ненависти, выдавил Штангер. — Тебя будут судить и расстреляют.
Жак опустил кольт, лицо его было бледно.
— Судить будут тебя, — отчеканил он. — За все это…
И махнул кольтом в сторону холма, где раздавались теперь только отдельные выстрелы: остатки батальонов Армана и Уиль-ямса были уже на этом берегу.
Штангер подул на пальцы, в которых только что держал парабеллум, помахал кистью в воздухе. Лицо его опять стало похожим на маску с фарфоровыми глазами.
Он застегнул пустую кобуру, тяжело перепрыгнул через траншею и быстро пошел к «джипам», замаскированным метрах в пятидесяти в низком кустарнике.
— Дэнни… убит, — вдруг тихо сказал Жак. — Я сам видел. Я следил за их атакой в бинокль.
Подошел Уильяме, без единой царапины и даже каким-то непостижимым образом сумевший не извозиться в латерите, со стеком — он его все-таки подобрал! — и с двумя широкими кожаными поясами, которые он небрежно швырнул на землю:
— Армана и Гуссенса…
— А где, — он презрительно кивнул на пустую траншею, — главнокомандующий?
— Уехал в Обоко, — ответил Петр.
— Или собирается бросить на нас батальон Биллуа, — мрачно предположил Жак.
— Если Биллуа узнает о Гуссенсе и Армане… — недобро усмехнулся Уильяме, — он прикончит этого психа на месте. Они знали друг друга еще по службе у Чомбе и с тех пор нанимались всегда вместе.
— Гуссенс убит? — вырвалось у Жака.
— Пуля в сердце. Видимо, снайпер. У них ведь есть премии… за каждого из нас. — Уильяме слегка ударил стеком по левой ладони. — Арман ранен, но дотянет ли хотя бы до Обоко… Пояс Гуссенса чуть было не пропал. Пришлось пристрелить одного из его парней. А вот и Гуссенс…
Шестеро солдат несли тяжелое тело. Они осторожно опустили Гуссенса на бруствер траншеи. Он лежал на спине, раскинув руки крестом, без куртки, в мокрой, испачканной кровью майке, и на рыхлом плече его голубели слова татуировки.
— «Смерть лучше бесчестья», — прочел Петр вслух.
— Он говорил — это его разукрасили в Нью-Йорке, — усмехнулся Уильяме. — Заходил туда, когда тянул лямку на каком-то торговом корыте, на греке, вроде бы…
— Похороните его здесь, в траншее, — приказал Жак солдатам.
— …Я видел всю эту бойню, — говорил он Петру уже в «джипе», карабкающемся на холм к апельсиновой роще. — И я понял, что, если не остановить Штангера, он пошлет на смерть и батальон из резерва. И тогда…
— Тогда федералы прорвутся в Обоко и война кончится, — выдохнул Петр.
Жак с интересом посмотрел на него.
— Мне радировали парни с аэродрома. Завтра прилетают три сотни южноафриканцев. С полным вооружением — и легким и тяжелым.
— Значит… хозяева Эбахона идут ва-банк!
— Тебе нужно убираться отсюда, Питер. Здесь все кончено. Петр нахмурился. Жак был, конечно, прав.
— Но прежде мне надо встретиться с Элинор! Жак нахмурился:
