Ознакомительная версия.
— Старший лейтенант пойдет старшим левой группы обеспечения, — и, не задумываясь, пошутил: — Пусть сразу привыкает к нашей каше.
Разведчики негромко рассмеялись, и напряжение, которое почудилось Андрею в заспинном шепотке, как будто рассеялось. Подошли саперы-проводники.
— Вам идти не нужно. Дорогу знаю, — сказал Матюхин пожилому саперу-сержанту.
— Не ошибетесь, товарищ лейтенант? — степенно осведомился тот.
— Сколько раз ползали той дорожкой?
— Ну… раз.
— А я дважды. Идите курите. Сладков, договаривайтесь со своим проводником — и на исходные.
Они разошлись. Метров через сто Андрей увидел знакомый окопчик и приказал:
— Проверить снаряжение. Ножи на месте?
Сейчас он был совершенно спокоен, даже весел. Ничего от того неясного, что грызло весь вечер и ночь, не осталось. Он был уверен в успехе, быстр в движениях и даже улыбчив, Его настроение сразу передалось бойцам.
Когда бруствер перевалил Сутоцкий, Матюхин прошептал:
— Ну, тронулись лошадки в путь…
Кто-то перевел дыхание, чтоб не засмеяться — в роте все знали присказку Николая Сутоцкого, которую он произносил каждый раз, когда получал наркомовские: тронулись лошадки в путь, добегут — и им нальют.
Капитан Маракуша ждал подполковника Лебедева — утром ему доложили, что подполковник заходил в землянку и не велел будить. Ждал, но не дождался. Лебедев уехал в штаб дивизии, так и не проводив разведчиков. Такого еще не бывало… И вообще… Поиск начался, и поиска в сущности нет.
Маракуша прошел на НП гаубичников. Ночной плотный ветер почти стих, небо поднялось, и крутые взлобки, на которых пролегла немецкая оборона, казались мягкими, задумчивыми.
Там раздавался смех, звучала губная гармошка, иногда слышались выстрелы — прочищалось оружие: ветер дул с запада.
Капитан разыскал окопы, в которых затаились группы прикрытия, — в них никто не шевелился. Зато в дверях крайней землянки под самым взлобком висела белая тряпка — сигнал, что группа захвата на месте и ждет команды начать действия. Команда прозвучит нескоро — нужно дождаться, когда противник начнет обедать.
Делать было решительно нечего. Маракуша дозвонился до майора Зайцева на НП дивизии. Там оказался Лебедев, который взял трубку, поздравил с первым полууспехом и весело добавил:
— Ты не обижайся, капитан, что не проводил ребят. Просто у вас все здорово срепетировано, а я мог нечаянно вмешаться и…
Он, конечно, прав. И все-таки… Все-таки что-то идет не так. Лучше б не приезжал вовсе, чем, приехав, не проводил.
Чем дольше капитан Маракуша следил за обороной, за своими разведчиками, за снайперами, тем тревожнее, неспокойнее становилось у него на сердце — все время казалось, что что-то упущено, что-то сделано не так, как требуется.
Возле старых окопов боевого охранения Матюхин отполз в сторону. Вперед двинулся Шарафутдинов, и Андрей хлопнул его по плечу. Гафур быстро оглянулся, в отсветах далеких ракет хищно блеснули его ровные крепкие зубы. Он не улыбался. Он скалился.
Потом пополз Закридзе — легко, гибко. Его большое, мощное тело, казалось, плыло по задубевшему бурьяну, и, когда Матюхин коснулся его плеча, он приветственно приподнял руку, но темп движения не снизил. Сутоцкий приостановился и шепнул:
— Не психуй… — и пополз в темень.
Сутоцкий оказался единственным, кого Матюхин не тронул за плечо. И вот теперь, привалившись к сырой глине окопа, он жалел об этом. Но мысли становились стертыми и вялыми. Сам того не замечая, Матюхин задремал.
Поначалу Шарафутдинов подполз к средней землянке, но сейчас же принял влево: из средней несло псиной. Значит, там находилась лисья нора. Крайняя землянка покосилась, из накатов вывалились бревна, в ней пахло цвелью и смолкой. Они на ощупь отыскали сухое место, расстелили плащ-палатку. Потом Шарафутдинов выставил белую тряпочку-сигнал и лег с края. Повозился, устраиваясь, подумал и сказал:
— Можете спать.
Но — не спалось. Сутоцкий и Закридзе свернули по толстой цигарке, накрылись второй плащ-палаткой и закурили. Говорить не хотелось — все слушали. Ветер наносил далекие выстрелы, шорох бурьяна, иногда неясное бормотание немцев.
Внезапно бурьян зашуршал совсем близко. Всем им показалось, что они слышат чье-то частое, напряженное дыхание. Мелькнула тень, алыми, жестокими огоньками блеснули два глаза, и разведчики, разом обмякнув, поняли: прошла лисица. Она возвращалась откуда-то сверху.
— Хорошо, — шепнул Закридзе.
— Да, — выдохнул Гафур. — Все правильно. Двигать вверх нужно будет по ее тропке.
Они опять надолго замолчали.
Светало. Осенний день занимался неспешно, натужно. Вот проступили пол, стены землянки, а потом уж и потолок. Теперь можно было рассматривать бревна и подсохшие, отслаивающиеся пластинки глины.
Из легкой дымки вырисовалась полого уходящая вдаль своя оборона, и Шарафутдинов старался разгадать, где сейчас лейтенант, а где Сладков. Закридзе видел только дальние увалы, занятые соседним полком, и отмечал, что замаскирована его оборона вполне прилично — ни одного лишнего пятнышка.
Они слышали, как противник стал покидать траншеи, как облегченно смеялись солдаты.
В землянке стало светло и розово — взошло солнце. Свет падал на притолоку, на стену, и чешуйки глины золотились. Тени были стертыми, и потому трещины на бревне притолоки почти не меняли своего цвета, походили на скальные трещины — темные, таящиеся. Закридзе думал о Кавказе, о близких и, пожалуй, больше всего о том немце, с которым ему предстоит встретиться. Он примеривался к нему, неизвестному, со всех сторон, пробовал на нем разные приемы и прикидывал, как будет тащить его. Думая об этом, отгоняя эти мысли и возвращаясь к ним, Закридзе все время шарил взглядом по притолоке, стене, далекому кусочку обороны.
Вероятно, он заметил э т о на заре, когда все кругом розовело, но ничего не понял, и уж потом, когда опять посерело, Закридзе все-таки осознал, что в полуметре над порогом, в притолоке, есть странная трещина — она явно прерывалась чем-то желтовато-белым. Отметив это, Закридзе стал думать о неизвестном немце, с которым придется встретиться и которого, может быть, придется убить, и от этого на душе становилось не слишком хорошо, а главное, сохли губы. Он облизывал их и опять смотрел на притолоку. Потом не выдержал и подполз к трещине: в ней торчала бумажка. Закридзе выковырял ее и развернул. Шарафутдинов покосился на него, на бумажку, а Сутоцкий проворчал:
Ознакомительная версия.
