Однако сразу в поход не пошел. Терпеливо дождался, пока Гурам, судорожно давясь от нетерпения, выпьет содержимое фляги. Только когда тот уснул, проверив еще раз накрытие его головы, повязку закрывающую рану и только после всего этого, с каким-то внутренним облегчением, отправился в свою исследовательскую экспедицию. Уходил не оглядываясь.
Часы показывали, двенадцать сорок пять местного времени.
* * *
Взобравшись на гребень бархана, Алексей осмотрелся. Окрест ничего примечательного не наблюдалось. Только разноцветный песок (подтвердилось мнение местного населения) да танцующее над ним жаркое марево. На миражах внимание можно было не заострять. Все равно руками его не потрогаешь, не укусишь и в сумку не положишь. Так, баловство природы. Оптический обман.
Он нашел в себе силы, аки витязь на распутье, приложить ладонь козырьком к богатырскому лбу. Не торопясь, по часовой стрелке осмотрел все триста шестьдесят градусов видимой поверхности земли. Один архиважный вопрос не давал ему покоя и возможности, нормально развалиться на песочке и основательно принять солнечную ванну:
«Видать ли полчища вооруженных врагов, ищейками рыщущих и спешно идущих по их следу?»
Нет, не видать.
За ночь пустыня проглотила их следы полностью. Даже если бы сейчас, нашлись силы по своим следам отправиться в обратную дорогу, пески уже лишили их такой возможности.
Что еще?
Большой оазис, с манящей прохладной тенью от густых пальм. С кокосами на верхушках огромных деревьев и родником, бьющим из под толщи пустыни. Где рядом с водной гладью так удобно в палящий зной растянуться на изумрудной шелковистой траве и заснуть под шелест больших пальмовых листьев.
Все это — на расстоянии протянутой руки… Отсутствовало полностью, да и не протянутой, также в окрестностях не наблюдалось.
Зато наблюдалось то, что он и высматривал. Заросли саксаула и километрах в двадцати присутствие горного массива.
Конечно, заросли — это сильно сказано. А может и не саксаула, а может и не наблюдалось. Но скелеты чего-то древесного просматривались. Можно было порадоваться этому. Однако он решил поберечь силы.
Добравшись до кустов с почти невидимыми бурыми, скрюченными, кожистыми листьями. Он бережно нежно и трогательно, чтобы не порвать мешки, стал ими укутывать и одевать эти причудливые древесные создания. Снизу эти фантастические обвисшие шары начал заклеивать неизвестно из какого карманы боевого жилета взявшимся тонким скотчем. Правильность того, что у этих карликов огромные толстые и крючковатые корни он проверять не стал. Решил поверить тому, что пишут популярные издания. Силы остались только для этого.
Прицепленным к поясу десантным ножом отпилил какие-то сучья и понял, что заготовкой дров для отопления, чтобы не порубить себе пальцы, лучше заниматься попозже, когда солнце уйдет и пустыня отдаст накопленный жар в атмосферу. Хотя насчет атмосферы… Существует ли она на самом деле? Пробыв в таких условиях, всего меньше суток, он очень сомневался.
Скомандовал себе: «Не раскисать! Е… Е…»
Но приказу не подчинился. Прихватив отрубленные сучья, поплелся туда, где между барханами загорал раненый Гурам.
Когда Алексей вернулся, гордо неся в руках сучковатую добычу было полное впечатление, что тот по прежнему спит.
* * *
Когда тридцатью минутами ранее, очнувшись от сна Гурам не увидел подле себя некурящего дружка своего, ох, и затосковал… Просто внутренняя истерика случилась с неподготовленным к таким поворотам судьбы снайпером с художественным уклоном, посмевшим к кисти, прировнять боевой штык-нож и саперную лопатку. По всему получалось, что бросил его сослуживец на верную гибель, несмотря на пуд соли, которым давились — а все ж таки ели.
Болели раны, полученные в неравном бою. Да и солнце вело себя не очень гостеприимно.
Увидел спускающуюся сверху фигуру, его счастью и радости не было предела. В очередной раз, впадая то ли в сон, то ли в обморок он безжалостно обругал себя всякими плохими словами. И поделом. Не следует так плохо думать о людях.
* * *
По-прежнему, чтобы не рехнуться на солнышке, капитан Гусаров продолжал развлекать себя разнообразными занятиями.
Из принесенных в виде добычи сучьев — стал сооружать над головой спящего товарища, что-то похожее на каркас. Это сооружение, после того как он стал накрывать его пластиком из разрезанного мусорного пакета, не простояв и минуты, тут же развалилось. Песок конструкцию не закреплял и не удерживал. Пришлось начинать осваивать премудрости плетения кривых палок с самого начала. Начинал все заново раз десять. Упрямый, спасу нет… Раз одиннадцать делал это в самый последний раз. Но делал.
Он занимался этим строительством из семи веточек медленно, не торопливо, бурча себе под нос:
«Даже в Бразилии с Парагваем, сиеста — это сиеста. Святое время. Спи себе в глухом прохладном подвале, плюя и храпя на все, что за его пределами. Присынай сон с красотками из сериал «Возьми отца за яйца». А здесь, где сиеста, где прохлада, где заслуженный отдых каторжанина? Нетути… Да здравствует свободный творческий труд, на благо демократам, удобно развалившимся в своих креслах с кондиционерами! Сволочи и мерзкие твари! Называется, вырастили зеленого друга… Эти кривые веточки только в задницу Чингачгуку воткнуть, чтобы злее был…»
От его неразборчивых бормотаний, переходящих в проклятия и пожелания провалиться в преисподнюю, всему окружающему миру, с его миролюбивой внешней политикой, с дальнейшими успехами на ниве просвещения и процветания… Что-то еще, в этом же роде… В общем, от всего сказанного, в природе случилось непредвиденное.
* * *
В один из моментов, он расставил слова в таком порядке, после которых, как в сказках «Тысячи и одной ночи» начали происходить чудеса. Дело происходит почти на востоке, чему тут удивляться?
От его причитаний и проклятий, в конце концов, откуда-то сбоку появился сотканный из солнца, песка и раскаленного воздуха некий фантом.
Он долго скрипел песком, кряхтел, после упал рядом с Гурамом… Чуть полежав, опершись на локоть, он хоть и с трудом, но приподнялся и сел.
— Дежурный, едрит твою маму! Почему песок такой горячий? — недовольно произнес мираж, дуя на якобы обожженную руку. — По твоей милости, яйца можно на таком песке сварить. Срочно принимай меры или нам придется расстаться.
Гусаров даже не удивился. Он взглянул на подошедшего, широко перекрестился и уверено произнес:
