Ознакомительная версия.
– Мне по душе ваши условия, – сказал Кайтох, дернув углом рта вбок. – Я согласен на ваши условия. Я не согласен с одним. Что мое золото – подделка.
– Натуральная подделка, босс. – Ослепительная улыбка центрального его доконала. Пистолет, цепко схваченный рукой в черной перчатке, глядел прямо ему в рот. – Я разбираюсь в подделках, не только мои эксперты. Нам неловко платить за подделку такие приличные, согласись, босс, деньги.
Центральный повыше поднял пистолет. Кайтох закивал: да, подделка, конечно же, подделка. Какой же он трус. А разве человек не может быть трусом иногда?!
«Не стреляйте», – умоляли его глаза.
Ужас, античный ужас стоял, не выливался из его почернелых, провалившихся глаз. Таким ужасом были полны глаза людей, осознавших себя перед пропастью гибели; перед беспросветным ужасом измены. Всему есть прощенье. Нет прощенья испытанному ужасу. Он – невытравим.
… … …
Ты не выстрелишь.
Ты выстрелишь!
Полная смеющаяся Луна глядела на бой весело и надменно, ее круглые щеки были все в ямочках. Звезд было полно небесное лукошко. Море все было залито жидким розовым серебром и золотом. Меч, выбитый из руки Романа, лежал поодаль в полыни. Тяжелый, царский меч.
– Ты не выстрелишь, сука.
Леон подошел к Роману, застывшему, будто ледяному. Кинжал в его руке сверкнул в лунном луче. Он замахнулся.
Выверт Романа и крепкий захват им запястья Леона Светлана не уследила.
– Ах ты, – процедил сквозь зубы Леон, – ты мальчик не промах.
Он, скрежеща зубами от боли, вырываясь, изловчился и ударил Романа ногой в пах. Роман выпустил его руку. Со стоном упал. Светлана снова закричала. Она бросилась вперед безмысленно, бессознательно, и Леон бросился ей наперерез, и ударил ее; кольт отлетел в траву, и, заплакав, кусая губы, она бросилась к револьверу, а Леон напрыгнул на нее сзади. Он повалил ее. Они оба, сцепившись, покатились по земле кубарем, и Светлана больно ударилась виском о камень. Леон схватил револьвер первым.
– Ну вот мне и повезло, – задыхаясь, отдуваясь, зло кинул он, – вот вы и безоружны, цуцики. И это все сделал я. Я один. С вами. А вы говорили – вы не дилетанты. Дилетанты, и еще какие. Вы мне надоели, слышите.
Он нависал над ней, хрипло дыша, смотрел на нее сверху вниз.
Говорить с ним, Светка, только говорить, говорить.
– Что ты будешь делать с мечом?.. Продашь?..
Он выпустил ее. С ухмылкой потрогал у нее на груди узел из сведенных краев простыни.
– Ты похожа в простыне, сучка, на богиню из музея. Фигурка у тебя что надо. Погоди, вот я очухаюсь, отдышусь… и ты моя будешь. Я тебе понравлюсь. Продам, говоришь?.. Не-ет… не продам. Я буду подкладывать его под голову, как твой хахаль, подонок. Я буду…
Он помолчал. Потер ладонью щетину. Сверкнул глазами злобно, радостно.
– …молиться на него. Я буду убивать им. Он будет – мой.
– Ты сумасшедший!
Ее голос сорвался.
– Очень может быть. – На Леона было страшно смотреть. Его лицо темнело на глазах; все темнело и темнело, наливалось багровой кровью, довременным, подземным мраком. У него стало лицо подземного чудовища. – Мир не так уж разумен. Я художник. Я творю мир. Я делаю мой мир. Художник, преступник и умалишенный – три сапога пара. Они братья. Я художник жизни, я пишу жизнь чужой кровью. И меч мне нужен, чтобы писать… чужой кровью. Мне про этот меч с ножнами, где девка сидит верхом на льве, Касперский еще в Турции все уши прожужжал, когда нашли в Измире все эти побрякушки… там, в гробнице царя. А соль-то в чем?.. А там, на стенке саркофага, золотой рельеф оказался – царь, сука, с этим вот самым мечом… Время не съело его, хотя могло схрупать всю сталь, как куриную косточку в жарком. Время выбросило его – мне. И чтобы я, я, который… охотился за ним столько времени… продал его… за какие-то там… бабки?!..
Он крутанул в руке кольт. В темь его лица было уже нельзя заглянуть.
– Можешь взять меч…
– …только оставив вам ваши драгоценные жизнешки, да?!.. – Его глаза бешено горели. – Вы – мне – смертельно – надоели! Чтоб все было шито-крыто, я вас все же всех, сволочи, перестреляю. Всех, слюнтяи, без остатка! Всех оставшихся! – Он разъярялся. Пена показалась у него на губах. – Молилась ли ты на ночь, Светка, а?!.. Луна-то, глянь, какая… и полынью как пахнет…
Роман, застонав, попытался встать. Леон мгновенно подскочил к нему и дал ему подножку.
– Лежать!.. Умирать слаще лежа… так же, как и любить, не правда ли, кореш?!..
Он наставил кольт на Романа. Светлана уже не кричала, не визжала. Она и вправду постаралась вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Что шепчут люди в свой смертный час… Господи, помоги. Господи, спаси. Господи, благодарю Тебя, что у меня была в жизни любовь. Но я так молода, Господи, мне же еще так рано умирать…
Бесстрастные глаза звезд глядели на них не мигая. Холодные и иглистые, будто осенью или зимой, они морозом входили под сердце, пронзали ребра, ударяли в глаза и затылки. Люди стояли под стрелами звезд, под их ледяным градом, и Светлана молилась, чтобы, когда сумасшедший будет стрелять, пуля вошла сразу в голову или в сердце, не причинив боли. Она не хотела, чтобы было больно. «Пусть только будет не больно, Господи», – в последний раз прошептали ее губы.
И раздался голос из-за плеча Светланы:
– Брось револьвер, артист. Это все игры. Наигрался ты. Спектакль кончился. Теперь будет жизняк.
– Смерть будет! – очумело проорал Леон.
И вскинул револьвер.
И выстрелил.
И Касперский тоже выстрелил, зло ощерясь, негодуя – надо же, что позволяет себе этот щенок, Кайтох взял его в команду без году неделя, а он уже так зарвался, что сам убивает, без ведома шефа, его подопечных.
Все произошло мгновенно. Кольт выпал из простреленной руки Леона. Светлана подхватила оружье. Роман вскочил с перекошенным от боли лицом. Доктор Касперский нацелился.
– Девочка, брось игрушку!..
Поздно. Она уже выстрелила.
И попала в грудь доктору Касперскому: наповал.
Леон, зажав раненую руку ладонью, бросился к упавшему ничком Касперскому – перехватить, взять его оружье. На него сзади навалился, как медведь, осатаневший от боли и ненависти Роман. Они стали бороться, и Леон, как дикий зверь, вцепился зубами ему в шею. Роман закричал, попытался сбросить с себя Леона, как пиявку; Светлана подбежала и ударила Леона рукоятью револьвера по голове. Роман судорожно нашарил меч в траве. Поднял его над Леоном. По прокушенной, будто зверем, шее текла черная в свете Луны кровь.
– Царь отсекал, Леон, головы тем, кто восставал на него. Кто осмелился когда-либо выступить против него. – Вместо голоса из Романа излетал хрип и вой. – Это ты мне надоел.
Светлана видела, как теперь бешенеют глаза Романа; как чернеет, приготовляясь к убийству, его лицо, прежде не знавшее такой мысли.
Ознакомительная версия.
