Ознакомительная версия.
– Царь отсекал, Леон, головы тем, кто восставал на него. Кто осмелился когда-либо выступить против него. – Вместо голоса из Романа излетал хрип и вой. – Это ты мне надоел.
Светлана видела, как теперь бешенеют глаза Романа; как чернеет, приготовляясь к убийству, его лицо, прежде не знавшее такой мысли.
– А как же ваш изумительный Христос?!.. – Леон лежал навзничь в полыни. Его искаженное лицо уже не должно было глядеться ни в какое зеркало. Оно обратилось в сплошной черный страх. – Христос же ваш сказал: что делаешь, делай скорее…
– Не надо!
Взмах меча. Сверк стали под Луной.
Шум прибоя о скалы, о песок, о глинистый, обрывистый, полынный берег.
… … …
…Она оделась и подошла к окну – это было ее любимое место, место света, – пока Дроветти смущенно одевался, поправлял на себе одежды, а она не видела этого, – и слава Богу. Все совершилось, и совершилось по воле Божьей; и теперь он не отвертится, ибо я заплатила за льготу, и Бельцони помог ей; не отблагодарить ли и Бельцони? Теперь она осознала, поняла проституцию. Проституция творится не по злобе, а по доброте душевной. Проститутка – это та женщина, что почувствовала и поняла себя, как сосуд, из которого должны пить все и утираться, и это благо жаждущему, потому что не всякий жаждущий – пьющий, воды часто под рукой нет. И, значит, ты делаешь святое дело, что даешь человеку напиться. Он платит за это; платим же мы за воду, за еду. За красивых животных, которых мы гладим, когда нам плохо. За радостные путешествия, когда нам хорошо.
Дроветти пробормотал что-то, вроде: рад был, а когда еще увидеться?.. – она молчала. Она стояла, подняв лицо к окну, к источнику света. Она улыбалась. Она только что сунула Дроветти в карман банковскую карточку. Он привезет маску, она в этом не сомневалась. Он честный человек. Все мошенники – честные люди.
– До свиданья, миссис…
– Прощайте, господин Дроветти.
Он подошел к ней сзади. Поднял руки, чтобы ее обнять. Руки его замерли, застыли в воздухе. Он повел по воздуху руками, без прикосновенья гладя ее плечи, ее шею. Уронил руки бессильно. Эта женщина дала ему наслажденье, и он его не забудет. Как все получилось глупо, по-детски, хитро, полоумно; а впрочем, все получилось так, как обычно получается в мире. Женщина его уговорила, обманула, охмурила, он поддался, растаял, согласился. И то правда, зачем ему золотая маска из Измира. Никчемная безделка. А его из-за нее могут убить… ограбить. Пусть уж лучше теперь эта слепая дрожит и трясется. Да она и не думает трястись. Она спокойна и весело. Она стоит к нему спиной, и ее спина смеется над ним, торжествует.
Он тихо вышел, постаравшись на скрипнуть, не хлопнуть дверью. Жизель положила обе руки на стекло. Холод стекла проник ей в ладони, в пальцы.
– Стенька! Подойди!
Карлик будто стоял под дверью. Появился как из-под земли. Странный порыв толкнул его к ней. Он обвил ее юбку кривыми ручками. Уткнулся лбом, головой в ее колени. Господи, как же он ее любил.
– Стенька, что сказал он?.. Когда привезут маску?..
– Сегодня, госпожа. Скоро. Я встречу.
– Ты плачешь?.. – Она прикоснулась рукой к его щеке. Ее пальцы вымокли. Она отерла ему щеку ладонью, запястьем.
– Ничего, госпожа. Это просто слезы. Вы ведь знаете, это слезы. Они нужны человеку. Он без них не может. Человек без слез – не человек. Тот, кто плачет, – счастлив.
Она снова притянула его голову к себе. Он прижался щекой к ее теплым бедрам, минуту назад раздвигавшимися перед содрогающимся, властным телом другого мужчины.
…Он внес коробку с маской к ней в спальню в сопровожденьи нарочного от Дроветти. Нарочный протянул ей бумагу:
– Распишитесь, что получили груз. – Осекся, увидев, что она слепая. Беспомощно оглянулся на карлика. – А как же теперь…
Карлик взял руку госпожи, вложил в нее ручку, прижал к протянутой бумаге: вот здесь, здесь, госпожа, черкните. Жизель поставила закорючку. Ручка выпала у нее из пальцев. Карлик поймал ее, как в цирке. Нарочный поспешил исчезнуть. Карлик поднял коробку с полу и поставил на стол, рядом с маской царя, лежащей на подушечке из черного бархата. Открыл коробку. Долго смотрел сам. Не подзывал ее. Она так и стояла у двери, слушала, как удаляются шаги нарочного, как далеко, внизу, он весело переговаривается с горничной.
– Госпожа, – наконец подал он еле слышный голос. – Вот она. Идите сюда.
Она подошла, протягивая вперед руки. Подошла к столу и положила руки на маску, на ее золотые холодные черты.
Наконец-то ты со мной, царь. Долго же я искала тебя. Наконец вы со мной оба. И ты, царица, радуйся, хайре, гелиайне. Я видела тебя во снах, и ты измучила меня своей болью любви. Ты любила своего царя. Вот вы и вместе. Я вас соединила. Ведь такая любовь, какая была у вас, не может кончиться со временем. Ее не должно убить Время. Оно не должно развеять ее в прах, в пыль. Глядите, сколько войн прошло по лику земли; сколько ужаса промчалось смерчем; в скольких сраженьях разрушались города и государства, погибали люди, сгорали до пепла нажитые сокровища, выделанные лучшими мастерами, – а вы, а вы остались. Вы остались жить, и это знак. Никто сейчас не умеет разгадывать знаки. Все заняты наживой. Все хотят обогатиться. Я заплатила за вас, возлюбленные, немыслимые деньги; на эти деньги можно было бы построить целый город, населить его жителями, набить доверху банками, заводами, больницами, магазинами, – целый город жизни; а вместо этого живете вы, и вы живете у меня под крылом, и, может быть, меня за вас, за ваше пребыванье в моих руках, тоже убьют, как убивали тех, у кого вы пребывали раньше. Моя беда в том, что я вижу Время. Я вижу Прошлое; но я вижу и Будущее. Я ничего не говорю об этом Кириллу. Он примет меня за сумасшедшую и отправит вон отсюда, в больницу. Я не хочу в больницу. Я уже лежала в больнице, когда меня вытащили с того света; в больнице ужасно. Если ты даже жив и здоров, в больнице ты можешь умереть. От тоски.
Она положила руки на лицо царицы. Ощупывала его, гладила. Рука ее задержалась на лбу, на открытых слепых веках. Побежала вниз, ощупала губы, ямочки на щеках. Жизель вздрогнула. Господи, что это. Что это, Господи! Ее пальцы видят. Ее пальцы не могут ошибиться. Как она не поняла раньше. Ведь это она. Это она сама. Да, да, глядеться в эту маску, как в зеркало. Глядеться бесконечно, узнавать себя, плакать, молиться. Где же твой царь, Жизель?! Где же твой царь, одинокая слепая богачка?! Кирилл?! Пусть Кирилл идет к черту. Какой он царь. Кто он, кто, кто сгинул во тьме веков, кто лежал перед нею когда-то там, на ложе, нагой и прекрасный, и она склонялась перед ним, целуя его грудь и плечи, живот и ноги, похожие на золотые столбы?!.. Она помнит, как все было. Она даже чувствует запах благовоний, нарда и мирра, и розового масла, которым было умащено его тело.
Ознакомительная версия.
