Я понаблюдал за этой парой в бинокль, подождал, когда они оттолкнутся от берега, и пошел своей дорогой. Но не прошло и пяти минут, как за спиной, в долине, сначала послышались спутанные эхом лающие голоса, наверняка усиленные мегафоном, затем частые и короткие удары, словно гвозди заколачивали в несколько молотков.
Да это же стреляют из автоматов!
Прячась за камнями и останцами, я рванул назад, к речному повороту, за которым скрылся катамаран, и увидел возле воды четверых людей в пятнистом камуфляже. Тогда этот костюм был редкостью и выдавался в армейских разведротах только на учениях, но потом, с начала девяностых, стал символом времени, как линялая гимнастерка после войны. Они что-то доставали из воды с помощью спиннинга, будто рыбачат. Вот что-то зацепили, подчалили к берегу и, оставив на камнях, побежали дальше. Я догадывался, какую они ловят «рыбу», но не хотел, не мог поверить, ибо тогда еще не было ни горячих точек, ни заложников, ни террористов, киллеров и их жертв. Людей еще не убивали просто так на улицах, в лесах и горах, до Чечни. До видения мира в ином свете оставалось еще целых десять лет и сама мысль, что все это возможно, казалась дикой!
Спустившись с террасы, я перескочил через редколесье и на опушке замер, вернее, застыл от ледяного холода. И без бинокля было видно, что у берега, на отмели между камней лицом вниз лежит бесполый человек в красной куртке и оранжевом жилете. Мне было так же страшно, как на Ледяном озере, когда образовалась гигантская воронка и засосала катер с людьми. Но там была стихия, пусть даже кем-то спровоцированная.
Здесь же, на моих глазах, хладнокровно расстреливали безоружных людей и только потому, что они попали в охраняемую зону и могли увидеть, что там происходит!
Мир, обещанный Редаковым-младшим, был перед моими глазами, жестокий и неотвратимый, как стихия.
Когда-то существовало два понятия мира: первое несло в себе смысл «не войны» и писалось как МИР. Во втором подразумевалось общество и потому отличалось в написании по гласному знаку – MIP. (Кстати, роман Толстого был назван им «Война и мiр», то есть, имелось в виду «война и общество»). Так вот, для меня в тот момент рухнули сразу оба мира: началась война и прекратило свое существование общество, поскольку оно уже не могло быть выразителем закона, справедливости и совести.
Я еще не давал себе отчета, что делаю, но тут же, на опушке леса, в двадцати шагах от трупа, сел за камень, взвел курок пистолета и стал ждать, где-то в подсознании поражаясь собственному спокойствию. Будто возле привады волков караулил!
Камуфлированные бойцы вернулись спустя четверть часа с резиновой лодкой, автоматы болтались за спинами. И не бандиты они вовсе – погоны на плечах, офицерские звездочки защитного цвета и общевойсковые эмблемы. Они неспешно загрузили тело, вымыли руки, негромко переговариваясь, после чего оттолкнули лодку от берега и повели ее куда-то вниз по Манараге. Я прицеливался несколько раз, и несколько раз мог бы разнести черепа обоих, но в самый последний миг палец, вытянувший холостой ход спускового крючка, становился деревянным.
Они были свои! Они служили государству и выполняли приказы, и если бы сопротивлялись, отстреливались, было бы проще. Я бы не застывал от одной мысли, что уложив их здесь, на берегу, да еще из засады, уйду отсюда совершенно иным человеком, ибо разрушится последняя, третья ипостась МИРА – личностная, существующая в каждой человеческой душе, обладающей чувством племени.
Потому что на уровне инстинкта в подсознании существовало табу: нельзя убивать своих.
И все равно я уходил тогда от Манараги уже другим человеком и понимал, что теперь никогда не будет так, как было, что свершилось непоправимое – кто-то уже выбил табуретку, открыл клапан, и не вода – сама земля под ногами закручивается в воронку. Даже археология слова, еще вчера увлекательная, не спасала, и в голову лезло:
ВОРОГ – ВРАГ – ВРАЗИ («истреби врази его») – ВРАЖИНА – ВРАЖДА.
ВРАГ – дословно, а точнее, дозвучно будет «выжигающий солнечный свет» или вообще СВЕТ.
ГРАБИТЬ – убивать солнце, божественное начало.
БРАНЬ…
РАТЬ…
А на перевале меня прихватил уже снег.
Туча висела всего в пяти метрах над головой, с четкой кромкой и совсем не тяжелая, но вдруг прорвалась, обрушилась сплошной белой стеной, и я остановился на голом месте, превращаясь в сугроб – ни укрытия, ни палки для костра. За полтора часа выпало снега почти до колена, и когда чуть развиднелось, побрел, будто зимой. Лишь к сумеркам выбрался на твердое с ощущением, словно к берегу причалил: внизу еще была нормальная осень, мошкара грызла, комары позванивали и россыпи спелой брусники под ногами – подошвы розовые.
На сибирской стороне Урала немного отошел, но никак не мог избавиться от желания оглядываться назад и от неприятного, дразнящего ожидания выстрела в спину. Последние километры до заимки я буквально проскакивал, как в детстве проскакивают темную, и потому наполненную страхом, комнату.
И все-таки необходимые меры предосторожности соблюдал, и когда выходил к реке, и потом, когда берегом шел к избе. Снег выпал по щиколотку, и лежал уже дня два – приморозило по-зимнему, потому обрезал по кругу всю заимку – ни единого следа, разве что норка выбегала на припорошенный припай, но нырнуть в ледяную воду не насмелилась, стреканула в залом. Да и так, по чернотропу никого не было в мое отсутствие – нигде веточка не сломана, трава не примята, паутинка висит, оставшаяся с бабьего лета…
Но едва переступил порог, как ощутил лицом тепло. Быть не может!
Изба выстыла бы за столько дней… Может, почудилось? К печке сунулся – по крайней мере, позавчера топлена! Голову поднял, а по матице на гвоздях десятка два беличьих шкурок висит, и уже слегка подсохли.
Камень с души свалился: проходной охотник белкует! Конец октября, разгар сезона… Знал охотник, живущий с лова, эту заимку, завернул переночевать и заодно обработать и оставить добычу. А ушел в снегопад, потому и следов не оставил.
И тут меня насторожила внезапно обнаруженная деталь: белка бита охотником неопытным, все выстрелы по корпусу, шкурки дырявые от дроби, в кровоподтеках. Если промышляют мелкого зверька без малокалиберной винтовки, то обычно делают специальные заряды, вкладывают в патрон четыре – пять дробин и бьют только по голове, чтоб не испортить пушнину. Ну а если кончились беличьи заряды, то прежде чем стрелять из полновесного, круга два-три сделаешь возле дерева, выбирая такую позицию, чтоб зверек был закрыт от тебя стволом, сучьями, и выглядывала одна голова. Охотник, промышляющий в таких хороших угодьях, человек, способный ориентироваться и ходить в горно-таежной местности, кормилец, живущий с лова, обязан знать в общем-то простые правила.
