— Каким образом они смогут метать бомбы? Травить оленеводов Камчатки смысла нет, а до материка тысяча километров.
— Воздушные шары. Все, что им нужно, — устойчивый северо-восточный ветер. Они могут запустить тысячу шаров, хотя достаточно одного, который смог бы достичь цели, остальные пусть падают в море.
— Значит, их нетрудно обнаружить. Воздушный шар поднимается строго вертикально, одним резким порывом, а потом его подхватывает ветер. Нужно лишь засечь место, из которого поднимается шар.
— Все правильно, командир. Вся надежда на тебя и твоих ребят. На острове есть погранотряд. Я не уверен, что пограничники доживут до вашего прихода, их первых отравят. И учти, японцы в первую очередь травят водоемы — колодцы, реки, ручьи. Воду пить запрещается.
— Задача понятна. Я должен поговорить с командой.
— В одном из моих ящиков — погоны на всех. Из документов я смог сделать для вас лишь справки об освобождении, они пригодятся потом, когда вы сделаете дело и сбросите с себя мундиры. Я не требую, чтобы вы возвращались за мной, моя судьба решена. Спасите ученых. Они еще много пользы принесут мировой науке. Моя попытка сделать это ни к чему не привела. Можешь идти, командир. Бери курс на остров Безымянный, надо торопиться.
Стоя лицом к морю, Богдан Кравченко чувствовал себя уверенным человеком, когда же его ставили перед лицом земных проблем, он терялся. Так увидев Лю на корабле, он не смог произнести ни слова. Очень смелый, бескомпромиссный моряк иногда превращался в беспомощного наивного мальчишку. Идея с высадкой генерала на безлюдном, не пригодном для жизни рифе поставила его в тупик, но как только была сформулирована конкретная задача, он тут же пришел в себя.
— Боцман! Свистать всех наверх. Выстроить команду на баке.
Обходя строй, Кравченко видел усталые изможденные лица людей, пытающихся держаться. Выдать бы им праздничную робу, и чем не фартовые ребята!
Говорил он недолго, но горячо. Речь кончилась троекратным «Ура!»
А говорят, дьявола не существует. Да с такими чертями землю перевернуть можно!
Генералов встречали с духовым оркестром. Из лайнера на летное поле сошли шесть офицеров в тяжелых шинелях. В далекой Москве представляли себе Магадан по-своему, исходя из слухов и леденящих рассказов о суровости края. Но на Колыме тоже бывает лето и светит солнышко. Лето 50-го выдалось особенно теплым. Дорогие гости ожидали утонуть в сугробах, а их встретила зеленая травка и поле, усеянное колокольчиками и васильками.
Сорокин в парадном мундире, чеканя шаг, подошел к делегации, приложил руку к козырьку:
— Товарищ генерал-лейтенант госбезопасности, руководящий состав Главного управления Дальстроя собран в центральном штабе. Начальник особого отдела управления подполковник Сорокин.
— Да у вас тут лето, подполковник?! — воскликнул генерал-лейтенант.
Сорокину хотелось спросить: «А ты на календарь смотрел?», но он промолчал.
— Где же Челданов? — спросил другой генерал. — Или мы для него не авторитет?
— Виноват, товарищ генерал-майор, Челданов прибыть не смог, полковник…
Его перебили:
— А зря. Мы для него хорошую новостишку привезли. Указом Совета министров он назначен начальником Дальстроя. Ему присвоено звание генерала. Раньше времени парень возгордился.
У Сорокина перехватило горло. Он с трудом прохрипел:
— Полковник Челданов погиб при исполнении служебных обязанностей.
— Что за чертовщина! Сначала погибает Белограй, которого вызывал к себе лично Сталин для вручения высокой правительственной награды, теперь Челданов! А кто Дальстроем руководить будет? Это же дезертирство!
— Никак нет, товарищ генерал-лейтенант. Генерал Белограй и полковник Челданов преданные делу люди, испытанные временем.
— Ладно, подполковник, поехали в штаб. Делегация направилась к зданию аэропорта.
Летное поле освободили перед посадкой самолета, разогнав весь технический и обслуживающий персонал по ангарам, в то время как всю охрану выставили по периметру зданий и вдоль заборов с колючей проволокой.
«Такой шанс представляется один раз в жизни», — подумал бывший штурман Белограя Вася Муратов. Утром, вычищая вентиляционные решетки, он слышал разговор подполковника Голованова с начальником аэродрома. Голованов просил выделить ему самолет для полета в Хабаровск по заданию особой важности, его самолет не готов к вылету, требовались ремонтные работы. Начальник аэродрома разрешил лететь на резервном «Ли-2». Где какие самолеты стоят, Муратов прекрасно знал, аэродром давно стал его родным домом, изменился статус. Раньше капитан чувствовал себя здесь хозяином, привилегированным лицом, членом экипажа царствующей особы, сегодня он сменил мундир на робу зека, и от него воняло смазкой и керосином. Такое положение дел молодого амбициозного Муратова не могло устроить. «Прожигать» жизнь с метлой в руках — не лучшая перспектива. Мысль о побеге не оставляла его ни на секунду. Но бежать с Колымы невозможно. Такой фокус еще никому не удавался, любая попытка приводила к гибели, даже не надо было устраивать погоню, искать кого-то. Только сумасшедший мог надеяться выжить в пути. Другое дело улететь. Но каждый самолет охранялся, а на летное поле допускались только военные. Территория аэродрома охранялась лучше любого лагеря и считалась неприступной. Муратов взвесил свои шансы. Ему не надо проникать на аэродром, он на его территории. Вся охрана выведена из ангаров. Он знает самолет, который должен сегодня подняться в небо. Все, что нужно, — проникнуть на борт и спрятаться в грузовом отсеке. Из разговора он понял главное — Голованов везет важные документы, а не груз. Сплошные плюсы и только один минус. Если вылет задержится до восьми часов вечера, ему крышка. В восемь построение и перекличка. Если он не встанет в строй, объявят тревогу. Найдут его быстро, без особых хлопот, в первую очередь обыщут самолеты. На летном поле спрятаться невозможно. Подземные коммуникации и канализация тебя на свободу не выведут. Колыма была и остается одним гигантским лагерем. До порта тринадцать километров, и он тоже охраняется, а корабли с грузом даже в навигацию редкость.
Все сомнения рассеялись. Выбор сделан. Лучше сдохнуть, чем живым гнить на задворках великой страны. Не для того родился. Муратов верил в свою фортуну.
Бывший капитан беспрепятственно перешел из пятого в третий ангар. Люки самолетов и двери держали открытыми — салоны и отсеки проветривались, особенно перед дальними перелетами. Три машины стояли на техническом обслуживании. Бездельников здесь не держали, механики работали без перекуров. На двигающуюся по гигантскому ангару букашку никто не обратил внимания, Муратова знали все. Когда-то ему отдавали честь, сегодня времена изменились, и большинство персонала с ним не здоровалось. Он не вызывал уважения даже у солдат, в то время как его бывший командир подполковник Рогожкин и в тюремной робе не утратил авторитета, был признан бугром отряда электриков. С момента ареста они не общались. Муратова зсе это ничуть не расстраивало, друзей среди зеков он не искал, чужая жизнь его не интересовала.
