Белесый хмыкнул неопределенно. Он вынул из сумки бутылку «Арзни». Глотнул, поморщившись, — вода успела нагреться. — Похоже, он в лес намылился, — предположил. — Не упустить бы его там.
— Еще хуже, если он подался туда отсыпаться. Будет фокус. Придется и нам по очереди кемарить...
Оба замолчали.
— Будешь? — побалансировал бутылкой с минеральной младший. Старший брезгливо поморщился. — Кто-то коньяк жрет, а ты с этой мочой. — Белесый спрятал бутылку.
— Внимание! — встрепенулся старший, не спускавший глаз с «клиента».
А тот поднялся и, пошатываясь, побрел вперед. Видно, даже лошадиная доза коньяка не могла заставить его забыть о цели.
В лесу стало прохладнее. В траве звенели комары, хотя и не такие злые, как в разгар лета, они давали о себе знать короткими зудящими уколами. Алик шлепал себя по шее, по лицу, по кистям рук, лениво ругаясь. Закуковала кукушка. Звук достиг слуха Алика. «Ну давай, стерва, давай! Сколько ты мне годов отмеришь?» Он даже попытался считать, но сбился со счета, плюнул. Его преследователи тоже лупили ладошками комаров, но без громких шлепков, которыми награждал себя их «клиент». Считать кукушкины стоны им, понятно, и в голову не приходило. Они словно предчувствовали, что события происшедшие вскорости, докажут всю вздорность этой приметы...
Алик по лесу шел довольно уверенно, хотя и не без труда расходился с березами. Деревья надежно скрывали преследователей — они шли уже почти не прячась.
Покружив немного на одном месте, Алик, видимо, нашел, что искал: старую поваленную полусгнившую березу, на которую он и сел. Снова достал бутылку. Глотнул еще чуть-чуть. Потом, встав на четвереньки, стал разгребать сухие листья, ветки, траву. Под березой оказалось углубление: дерево упало на ямку, которую лесной мусор не заполнил до конца. Из этого-то углубления и появилась на свет сумка с эмблемой «Аэрофлота». Кряхтя поднявшись, Алик стал отряхивать с сумки листочки, травинки, грязь. Наконец, выпрямился. И первое, что увидел, был черный глаз пистолета, уставившийся в его физиономию.
— Ага, — промолвил он. — А где мой черный пистолет? На Большой Каретной...
Он еще ничего не понял.
— Не въехал? Дыхало прикрой, и сумку сюда. Махом! — Борода приставил пистолет Алику прямо ко лбу.
Приблизился белесый и молча вырвал сумку из рук. До Алика стал доходить смысл происходящего. Он оглянулся — кругом был лес. Лес. И пистолет, нацеленный в лоб.
— Мужики, — пролепетал он, — забирайте все это. А я пойду. Ладно, мужики?
— Стой смирно, фуфло, — белесый провел ладонями по одежде Алика. Убедившись, что у того не спрятаны под рубашкой ни «шмайссер», ни «АК» или хотя бы «пика», он повернул Алика на сто восемьдесят градусов и поддал коленкой в зад. Алик растянулся на траве.
— Не шелохнись! — грозно прикрикнул бородатый. И они занялись сумкой. Со звуком чиркнула «молния». Из нутра появились завернутые в несколько слоев полиэтилена упаковки с ампулами, конволюты с таблетками.
Бородатый узким носком штиблета легонько постучал Алика по ребрам.
— А ну-ка, перекантуйся фасадом кверху, — Алик повернулся. От выпитого, от неудобства позы, от жуткого положения, в котором он вдруг очутился, он выглядел совершенно нелепо. Классическое сравнение с вытащенной на сушу рыбой, пожалуй, подошло бы, если иметь в виду ту стадию, когда рыба уже перестает трепыхаться. — Значит так. Откуда столь изысканное ассорти?
Борода присел на березу, поиграл пистолетом.
— Убери пугач, я все расскажу. Да дайте хоть сесть, а то у меня голос в нутре застревает.
Голос действительно был хриплый. Борода милостиво разрешил.
— Приблудная это сумка. Случайно ко мне попала...
— Ха! Дуру гонишь!
— Честно, ну, гад буду. Спросите у Фадеича. Он эту сумку случаем замел на автовокзале. Зацепил ненароком, за стариком такой грех водится. Спросите у Витярика, у корреспондента, они подтвердят. — Алик начал трезветь. С протрезвлением пришла дрожь в голос, перекинулась на колени, на руки. Его уже всего колотило.
— Ладно, мы все это проверим. Всех опросим. Как ты их там обозвал?
— Я их всех вам покажу...
— Дай мешок. — Борода встал, спрятал пистолет. Из Аликова рюкзака вынул ополовиненную бутылку и поставил на землю. Затем засунул сумку в рюкзак.
Алик провел языком по пересохшим губам.
— Мужики, дайте глотнуть, — он показал глазами на бутылку.
— Бог подаст, — борода сунул остатки коньяка в рюкзак вместе с сумкой.
Белесый открывал минеральную, когда Алик рванул. Он прыгнул в сторону и пригнувшись метнулся в лес. Все получилось у него непроизвольно, инстинктивно.
— Стоять! — Белесый метнулся за беглецом, выхватив из своей сумки свернутую трубочкой газету. В момент сближения Алик вдруг споткнулся и упал ничком, хватаясь руками за траву. Подскочив, белесый ударил Алика по ноге свернутой в трубочку газетой. По дикой боли, по тому, как вдруг неестественно подвернулась нога, Алик понял, что она сломана. И еще понял: это конец. И страх сменила злость, дикая злость отчаяния и обреченности. Хватаясь за кусты, он поднялся на одной ноге и прыгнул на белесого, пытаясь вцепиться в горло. Но нога подвернулась и он упал, получив ослепляющий удар в лицо той же штуковиной, которая скрывалась под видом «Комсомольской правды». Схватившись за дерево, он подтянулся на руках и выплюнул на траву зубы. Кровь густо текла изо рта, носа, рваных ран на щеках. Вся его одежда была в крови. Он смотрел перед собой диким помутневшим взглядом.
— Суки, — пытался выговорить, но ничего не получалось: слышалось только невнятное бульканье.
Белесый, поигрывая своей рваной газетой, из которой выглядывал стальной заточенный прут арматуры, вопросительно посмотрел на подошедшего к месту избиения бородача. Тот кивнул.
...Последнее, что увидел Алик в этой жизни, была зеленая листва, сквозь которую проглядывало голубое небо и угадывалось пятнами света на листьях солнце...
Алик лежал на траве, неестественно подвернув под себя руку. Один глаз его был открыт. Кровь еще сочилась из ран, но быстро густела и чернела.
— Добить надо, — хрипло проговорил белесый.
— Не надо. — Борода потрогал грудь Алика носком штиблета. — Как экс-врач «скорой помощи» могу констатировать летальный исход. Без вскрытия.
— А если встанет?
— А если встанет, то протянет еще год-два и загнется от цирроза печени. Этот диагноз я тоже могу без вскрытия определить — он у него на роже написан. Но он не встанет. Технично замочен... Жалко, что не дали ему глотнуть коньячку напоследок. А, впрочем, не в коня корм.
— Что будем делать с этой падалью?
— Закидаем листьями, тут через полгода найдут, не раньше. А найдут — в архив спишут. Пойдет дождичек не сегодня завтра. А дождь, как говорится, смывает все следы.
