— Услышат бы тебя кто-нибудь — подумал бы, что папа тебя купил.
— Это более или менее так и было. Если бы он не заплатил, ему ни за что бы не дали меня усыновить.
— Уж не потому ли ты так долго потом называл меня хозяином?
— А ты-то уж как постарался меня в этом разубедить! — напомнил он, в притворной ярости вращая глазами. — Быть таким отвратительным, как ты в ту пору, это уметь надо…
Я поневоле прыскаю.
Моя задница доныне помнит то убедительное наставление, которое было ею получено от нашего отца, когда он заметил, что я не только третирую приемного брата, словно прислужника, стоит нам остаться наедине, но еще и норовлю сваливать на него все домашние обязанности, порученные в равной мере нам обоим, угрожая в случае неповиновения выгнать его из дому.
— А ты поставь себя на место единственного сынка, пятнадцатилетнего испорченного балбеса, которому этак холодно объявляют: «Благополучно доехал? Индия тебе понравится, сам увидишь. Ах да! Я тут одного неприкасаемого усыновил. Теперь у тебя есть брат».
— Когда ты наконец дозреешь до того, чтобы изъять из своего обихода термин «неприкасаемый»? Даже в Индии это слово больше не в ходу.
— Этти, знаешь… мне бы хотелось, чтобы ты пересмотрел свое предложение отправиться туда вместе со мной.
Он выпрямляется на своем кресле, я вижу, как напряглись его пальцы, сжимающие чашку. Однако устремленный на меня взгляд остается столь же уверенным, улыбка все также иронична.
— Морган, я чувствую себя превосходно. Перестань беспокоиться за меня. Ты бы лучше о себе позаботился. — (Тут я изображаю на физиономии умеренное недовольство, он же разглядывает меня украдкой.) — Ты на грани нервного срыва. Пока мы тут беседуем, твои чакры, наверное, уже такой цвет приобрели, для какого даже в словаре названия не подберешь, — усмехается он, вставая!
Братец не дает мне времени отпустить в ответ язвительную реплику, которая уже вертится у меня на языке.
Проходя мимо, он легонько нажимает мне кончиком пальца какую-то точку на груди, и тотчас острая боль пронзает брюшную полость.
— Кроме всего прочего, на карту поставлено твое здоровье.
Согнувшись в три погибели, я смотрю ему вслед, пока тени сада не прячут его от моих глаз, но готов поклясться, что он улыбается, это видно даже по удаляющейся в потемках спине. Тем сильнее он меня бесит.
Стараясь дышать глубже, чтобы поскорее прогнать спровоцированный им грудной спазм, раскуриваю сигарету — последнюю из пачки. Мобильник, внезапно завибрировав у пояса, заставляет меня вздрогнуть. Кто может звонить в такой час? Хватаю трубку, готовый к худшему.
— Добрый вечер, Морган. Надеюсь, я вас не разбудил.
Меня пробирает леденящий озноб, сигарета выпадает изо рта.
— Гелиос…
— Вы как будто удивлены. Разве я вам не обещал, что этим летом свяжусь с вами?
— Ну, вообще-то… — бормочу я, — наверное…
Засим повисает долгая пауза.
— Морган, ваш голос как-то странно звучит. Я что, вытащил вас из постели? Но вы же, помнится, сова, привыкли ложиться поздно?
Похоже, он пытается намекнуть на что-то пикантное, но у меня нет ни малейшего желания шутить.
— У нас проблемы, Гелиос. Громадные проблемы.
— С вашим братом? А я думал, он держится как нельзя более чуде…
— Мне придется срочно отправиться в Индию.
Тут я в деталях описываю ему приезд нашего адвоката и бедственное положение, в которое попал отец. Заодно ввернул и пару слов об угрозе преследования, нависшей над Франсуа Ксавье, и о том, какие последствия все это может повлечь для меня. Он слушает не прерывая, а когда я наконец умолкаю, принимается кашлять.
— Сами видите, Гелиос, положение катастрофическое, — нажимаю я, одновременно тряся пустой пачкой, будто оттуда каким-то чудом могла выпасть еще одна сигарета.
— Ну, прежде чем толковать о катастрофе, давайте подождем, увидим, как все обернется.
Во мне начинает проклевываться росток безумной надежды. У Гелиоса длинные руки. Очень длинные, уж я-то более чем хорошо об этом осведомлен.
— Послушайте… если бы вы смогли чем-то… чем бы то ни было помочь в этом деле, я вас уверяю, что со своей стороны…
— Терпение, Морган. Дайте мне немного времени, я должен кое-что прояснить, вы же, простите, если это вас задевает, но, по существу, вы ничего не знаете. Или почти ничего из того, что нужно.
— Но я слово в слово пересказал вам все, что говорит адвокат моего отца.
— Навабраи Сундарайян, верно? Ничего о нем не слышал. За какие дела он берется?
— Он не из тех, кого можно назвать звездой этой профессии. Просто друг отца. Двадцать лет назад он занимался формальностями усыновления Этти. И у него есть влиятельные знакомые.
— Понятно, — протянул он, и я уловил в его голосе оттенок презрения. — Как бы то ни было, эти его связи не столь значительны, чтобы слава о нем соблаговолила достигнуть моих ушей. Я найду вам защитника, который специализируется именно на том, чтобы доводить дела подобного рода до благоприятного конца.
— Я вам очень благодарен. — проговорил я, толком не понимая, обращаю ли эти слова к Гелиосу или ко всем богам, способным меня услышать.
— Не благодарите. Я не меньше вашего заинтересован в том, чтобы предоставить в распоряжение вашего отца наилучшую защиту из всех возможных и, если потребуется, подергать за кое-какие ниточки, чтобы выпутать его из этой скверной истории. Время поджимает, вам придется взяться за работу как можно скорее.
Кровь отхлынула от моей физиономии.
— Прошу прощения?
— У вас что, память короткая, Морган? — осведомился он весьма сухо. — Вы меня удивляете.
Наш с ним последний разговор, имевший место год назад, стал мало-помалу пробивать себе дорожку в извилинах моего мозга.
— Что вы мне предлагаете?
— Охоту за сокровищем. За древней маской, которую я потерял.
— Что за маска?
— Египетская.
— Если память мне не изменяет, вы сейчас погрузились в египетскую древность?
Он насмешливо фыркнул:
— Я не какой-нибудь фанатик. Эта маска — вещь уникальная, и ей не терпится вернуться к своему хозяину.
— Как в свое время мечу Александра? — вставил я задиристо. — Что вы с ним сделали, Гелиос?
— Морган, уговор между нами яснее ясного: никаких вопросов.
— Вы забываете, что у одного из моих друзей неприятностей выше головы из-за этого меча.
— Я ничего не забываю. Ваш друг — хранитель египетских древностей Лувра. Профессор Ксавье, не так ли?
— Да. Тот самый Ксавье, что подписал…
Вдруг ужасающая мысль пробуждается в моей голове. Коллекция Тутанхамона! Его знаменитая посмертная маска! Похищение по всем пунктам соответствовало характерному для Гелиоса образу действий.
