Наблюдая их, Александр обнаружил в себе проснувшееся знание чего-то тревожного, тяжелого, тайного, из которого понял одно: безразличие милиционеров, их ленца, подчеркнутая рутинная небрежность — неправда, ложь, маска. Меж тем, те двое насторожились, сбавили и без того неспешный шаг, казалось, даже уши у них зашевелились от сосредоточенного внимания. Они на миг замерли, словно голодные хищники на охоте. И исчезло их благодушие, глаза заблестели холодно и остро.
Александр оглянулся: у соседнего вагона стояла женщина и принимала из рук проводников пачки книг, связанные в стопки, по четыре пачки в каждой. У ее ног уже стояло три, и теперь она держала в руках четвертую связку. Видимо, последнюю, потому что она благодарно кивала своим помощникам и улыбалась.
— Кто ехал с грузом? — нависли над нею «стражи закона» с плотоядными ухмылками на одинаковых рожах, в которые превратились их лица.
— А? Я… — женщина растерялась.
— Мужчина ехал, — нашелся проводник. — Седьмое место занимал.
— А где он?
— Ушел, наверное, — проводник обратился к женщине, давая понять, что намерен подыграть ей в этой мизансцене: — Это же он вам привез?
— Да, — женщина, наконец, пришла в себя. — Это один из наших родителей. — Милиционеры непонимающе переглянулись, подступили к ней ближе. — Я учительница, классный руководитель, — пояснила им женщина, которой из Киева передали книги. — А это учебники для моего класса, «География Украины» Масляка. Понимаете, к началу учебного года тираж еще не был готов, издательство запаздывало. И теперь вот… с оказией…
— Где билет пассажира? Предъявите документы на груз!
— На груз? — ошарашено переспросила учительница, но ее уже взяли под руки с двух сторон.
Один из милиционеров окликнул проезжавшего водителя электрокара:
— Погрузи это и отвези в наш отдел.
Женщину насильно сдвинули с места:
— Пройдемте, гражданочка. Мы имеем право задержать вас на тридцать суток до выяснения обстоятельств дела.
Увидевшему эту сцену Александру стало нехорошо. Его сковал мучительный внутренний дискомфорт, как будто происшедшее на его глазах касалось его лично, как будто это над ним надругались, как будто спасения нет от тотального врага, как будто сейчас придут в движение все сатанинские силы, все не реализовавшееся зло, завопит и пойдет куражиться вся притаившаяся мразь. Острая незащищенность тысячью ножей вонзилась в душу.
— Если у нее есть при себе деньги, отберут их, а если нет — отберут книги, — вместо «здравствуйте» сказала подошедшая Ясенева и, тронув Александра за рукав, вывела его из оцепенения.
— Зачем? Что они будут с ними делать?
— Отдадут перекупщикам. У них этот бизнес поставлен основательно. На любой товар есть проверенные и надежные покупатели. Из своих бывших или из родственников.
— Рэкет?
— Конечно! А что можно сделать? Документов на право провоза груза, видимо, действительно нет.
— Разве можно все предусмотреть? Да и какой это груз? Просто купленные людьми вещи для своего пользования.
— Предусмотреть все нельзя, вот на этом подонки и греют руки. В условиях демократии обвинить человека легко, а защитить почти невозможно, тем более что это никому не нужно.
— Да. А книги, скорее всего, из Киева передали с проводником.
— Наверное, — Ясенева слегка поежилась, — хотя они это делают, скорее, из добрых побуждений, чем из выгоды. Для проводников это копеечный бизнес, где-нибудь рубль за пачку. А эти, — она кивнула в сторону удаляющейся троицы, двух бандитов от власти и трепыхающейся между ними жертвы, — возьмут, как минимум по пятнадцать за книгу. Если это Масляк, то на рынке он стоит четвертной, а то и больше. Выгодно.
— Там было не менее сорока экземпляров, — прикинул Александр.
— Считайте, ребята долларов сто под ногами нашли. — Затем, словно очнувшись, произнесла: — С приездом вас!
— Здравствуйте, — заставил себя отвлечься от грустного Александр.
Ехали они в переполненном трамвае, поэтому разговаривали мало, чувствуя, однако, что думают об одном и том же: о потерпевшей, которой сейчас несладко.
— Это была линейная милиция. Чем занимаются, сволочи!
— Сейчас все, кому дана власть, — сволочи. Этим и городская милиция грешит, — уточнила сдержаннее Ясенева.
Писателей вообще, а поэтов в особенности Александр недолюбливал за их назойливость и непомерные требования внимать им. Зачастую это были люди сумбурные, экспрессивные, непредсказуемые и эгоистичные. Он знал одного короля тиражей, цинично заявившего с экрана телевизора в модном ток-шоу: «Я пришел в мир, чтобы брать, а не отдавать».
Ясенева же принадлежала к немногочисленной когорте литераторов-технарей. Она получила математическое образование, была кандидатом технических наук, и уже одно это говорило о рациональном и гармоничном строе ее интеллекта. Чувства меры в ней было так же много, как в природе, щедро рассыпающей разнообразные звуки, но лишь прекрасные из них предлагая фиксировать для воспроизведения. Как нейтрино не существует в состоянии покоя, так и она не существовала вне работы. Айрис Мердок писала, что есть грани, ниже и выше которых человек не может не быть истинным, а внутри их он только играет роли: отца, сына, друга, мужа. Так и она: постоянно работала внутри разделяющих граней. Ниже их находилась, когда выживала, занималась бытом и суетой, а выше — когда улавливала эманации высших сил, насыщалась ими. Но это тоже было работой, накоплением сил, потенциала: физического, как в первом случае, или духовного, — как во втором.
Поэтому он знал, что тщеславие, как вид суеты, не определяющей жизнь, в Ясеневой отсутствует, и она не станет целый день читать стихи, если он о том не попросит.
Когда же попросил, извинившись, что не следил за ее творчеством и знает лишь кое-что, доступное из Интернета, она сказала:
— Я подарю вам книгу, почитаете сами.
— О, нет! Так, как читаете вы, я не смогу. Пожалуйста!
— Нет. Чтобы читать хорошо, необходимо особое настроение. Знаете что, — она заговорщицки улыбнулась. — Пока вы будете посещать своих авторов, я вам перепишу кое-что на диктофонную кассету. У вас есть диктофон?
— Да, здорово придумано! Только, если позволите, я сначала позвоню своим авторам. Так торопился, что из Киева не успел. Для меня же это было не главным, — еще раз объяснил он цель своей поездки после двухчасового рассказа о себе.
Они сидели в гостиной ее квартиры, выходящей окнами на Преображенский сквер. В зеленое время года собор, давший название скверу, прятался за листвой. Теперь же, в конце ноября, деревья обнажили скелеты веток и сквозь них желтели золоченые купола. Мир стоял сер и непригляден. Даже дождь украшает природу своим тоскливым цветом. Сухой же и безморозный ноябрь — пыльный, тусклый, сумрачный — был как обморок года, как изнанка бытия. Смотреть на него не хотелось.
