«О да, Марина! — вспомнил Вульф вопрос Марины, на который он тогда не ответил. — О да, фрейлейн Марина! Если бы ты знала, как мне иногда хочется сказать по-немецки громко! Я вынужден пока терпеть: это, Марина, — мой камуфляж, который дает возможность помогать товарищам… Но рассвет близок…»
«Рассвет близок». Слова эти произнесла его мать, фрау Анна, садовник-декоратор на вилле господина Адема, как-то явившись к нему в госпиталь вместе со своей помощницей Тильдой, чтобы узнать, поправляется ли у него речь.
«О мама! О Гильда! — чуть не вскрикнул Вульф, вспомнив, что Гильда своею внешностью похожа на Марину. — Я же могу переправить Марину на виллу господина Адема!»
Эта мысль захватила Вульфа, и он, вновь открыв задвижку в щите, сказал в отверстие:
— Господа! Комрады! Рассвет близок! Послушайте…
Его прервал голос Густава Крайцера:
— Мы в курсе дела, Ганс. Майор Нагель не застанет нас врасплох. Я беру на себя комрада Сучкова, а ты — Марину. И отвечаешь за нее головой. Комраду Сучкову необходимо, чтобы Марина обязательно попала на виллу Адема. Ночью мы выйдем отсюда, и ты с нами пойдешь, мой Гансик. Согласен?
— Рот Фронт! — ответил Вульф и поставил задвижку на место.
Резко зазвонил телефон. Вульфу не хотелось брать трубку: он уже был занят мыслью о переправе Марины на виллу Адема и о том, как подготовить мать, фрау Анну, к приему неизвестной ей женщины и как усыпить бдительность старика эконома Карла. А телефон все звонил, и Вульф наконец-то взял трубку.
— Ви! Ви! — сказал он.
— Ах ты несчастный! — узнал он голос барменши Гретхен. — Гансик, ты мне очень нужен, выходи. Я здесь, у проходной.
«Черт ее принес! Надо идти!» — ругнулся Вульф в душе и побежал через весь двор к воротам.
«Что случилось, фрау Гретхен?» — написал в тетрадке Вульф и передал ее расфуфыренной барменше, стоявшей у своего начищенного до блеска «бенца».
Она открыла дверцу, позвала в машину. Едва он сел, как Гретхен облапила его мягкими, толстыми руками и жаром обдала ухо:
— Миленький, я приехала за тобой! Гансик, никто нам не помешает!.. Да и война все спишет…
Он еле высвободился из ее горячих, пахнувших пивом рук.
«А муж?» — черканул в тетрадке Вульф.
— Дурачок!.. Мой Нейман делами занят… Вчера у них было заседание, проводил сам Теодор. Был и Апель Фукс, и капитан Фельдман, и журналистка, мадам Хилли. У них одно: спасать Германию в самой Германии. Вот кретины! — Она вдруг умолкла, надулась. — Гансик, поедем, я одна. Мой Иохим уехал взрывать заводы. А профессор Теодор умчался с Хилли «нюхать» строителей форта «Стальные ворота».
«Так ты совсем одна?» — вновь он начертал в тетрадке.
— Одна, одна, Гансик, не считая, конечно, девок, вмятых из лагерей! Но девки боятся меня, я всегда с плеткой. «Брысь!» И они в свою каморку, сидят там, пока не позову… Но вот не с кем поговорить. — Она опять вцепилась в него: — Слушай, Гансик, найди мне у себя красивую девку, чтобы она хоть немного знала немецкий язык. А то не с кем поболтать о своих удовольствиях, желаниях. Обязательно, обязательно найди! Я тебе заплачу. Вот деньги, бери…
Вульф не отказался, взял набитую марками сумку.
— Едем, едем, Гансик! Ты о чем думаешь?
Он думал о Марине: ему показалось, что Марина может какое-то время потерпеть все прихоти этой ожиревшей дуры… А потом, подготовив мать и Гильду, можно будет переправить ее на виллу, расположенную на побережье залива. Но он еще посоветуется и с самой Мариной и, главным образом, с майором Сучковым. Подумав так, Ганс Вульф сощурил глаза и некоторое время искоса глядел на Гретхен. «Вот он, продукт нравственного и социального обвала, обрушившегося на немцев по воле национал-социалистского лобби».
Он, как бы пробуждаясь от тяжкого сна, встряхнул головой, затем в тетрадочке написал: «Моя любимая Гретхен! Я найду для тебя красивую фрейлейн со знанием немецкого языка и сам доставлю ее в твои мягкие ручки. Жди, это скоро будет».
Гретхен чмокнула Ганса в щеку, захлопнула за ним дверцу и уехала.
Ганс потер платком щеку, на которой остался след от крашеных губ, сплюнул:
— Тьфу! Какая гадость!..
ГЛАВА ВТОРАЯ
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
1
Земля в Восточной Пруссии была сплошь укреплена дотами и надолбами, крепостными валами да фортами. Дивизия генерала Петушкова наступала в составе 3-го Прибалтийского фронта, поначалу шла в направлении города Гумбинен. Проклятая полоса!.. Доты — ладно, их можно обойти. А вот металлические надолбы с крестовинами внизу и наверху прямо-таки стояли перед глазами. Танки не проходили, летели гусеницы. Лишь пехота при поддержке артиллерии по-пластунски преодолевала полосу.
Но все же дошли до города Гумбинен, а затем и взяли это гнездо — не город, а крепость из железобетонных укреплений — улицы, дома, перекрестки связаны в единую систему обороны.
На третий день железобетонный паук, изрядно побитый, покалеченный нашей авиацией, артиллерией, подрывниками и испустивший дух, остался позади. А через два дня наша дивизия надолго втянулась в бои, которые в общем-то ничем не отличались от боев местного значения…
Рота лейтенанта Никандра Алешкина, в которой я служил после окончания краткосрочных армейских курсов командиров взводов, располагалась неподалеку от НП майора Кутузова. Бойцы было зашевелились, чтобы вновь броситься вперед, на перемычку, пересекающую болото, но чей-то звонкий голос, похожий на голос Ивана Ивановича Лютова, известил из окопа:
— Товарищи комроты! Перемычка гнилая! Застрянете! Я только что оттуда!
— Отставить! В окопы! — приказал Алешкин.
И тут перед Кутузовым появился генерал Петушков, которого многие в дивизии за глаза называли запросто — Дмитрий Сергеевич. И знали, что Петушков командовал в Крыму полком, и что там же получил дивизию и звание генерала, и что у него во весь бок шрам от раны, и что он начал войну на Перекопе.
— Кутузов — и не может прорвать оборону врага?! — сказал комдив, едва соскочив с «виллиса».
— Не могу, товарищ генерал, слева болота, а в лоб идти — понесем большие потери.
— А Ильин, а Федько? — спросил Петушков о командирах батальонов.
— Батальонами командуют… Ильин легко ранен, но справляется. А Федько, как всегда, оказался везучим…
— Вот что, фельдмаршал, вызывай их сюда, — приказал комдив.
Кутузов позвонил в батальоны.
— Так чего же ты пасуешь? — не унимался Петушков. — Докладывай обстановку.
Кутузов доложил, и по карте показал все, как было. Любил Дмитрий Сергеевич Кутузова, но таил это чувство в своей душе, не проявлял гласно.
