– Четыре часа! – недоверчиво и насмешливо пробормотал Арамис.
– Даю вам честное слово Фуке! Никто не станет преследовать вас в течение этого времени. Таким образом, вы опередите на четыре часа погоню, которую король не замедлит выслать за вами.
– Четыре часа! – гневно повторил Арамис.
– Этого более чем достаточно, чтобы сесть в лодку и достигнуть Бель-Иля» который я предоставляю вам как убежище.
– А… – бросил Арамис.
– На Бель-Иле вы будете моим гостем, и ваша особа будет для меня столь же священна, как особа его величества, пока он находится в Во.
Отправляйтесь, д'Эрбле, уезжайте – и, пока я жив, ни один волос не упадет с головы вашей.
– Спасибо, – сказал Арамис с мрачной иронией.
– Итак, торопитесь; пожмите мне руку, и помчимся, вы – спасать вашу жизнь, я – спасать мою честь.
Арамис вынул из-за пазухи руку; она была окровавлена: он ногтями разодрал себе грудь, как бы наказывая ее за то, что в ней зародилось столько бесплодных мечтаний, еще более суетных, безумных и быстротечных, чем жизнь человеческая. Фуке ужаснулся; он проникся жалостью к Арамису и с раскрытыми объятиями подошел к нему.
– У меня нет с собой оружия, – пробормотал Арамис, неприступный и страшный, как тень Дидоны.
Затем, так и не прикоснувшись к руке, протянутой ему суперинтендантом, он отвернулся и отступил на два шага назад. Его последним словом было проклятие, его последним жестом был жест, которым сопровождают провозглашаемую с церковного амвона анафему и который он начертал в воздухе окровавленною рукой, забрызгав при этом своей кровью лицо Фуке.
И оба устремились на потайную лестницу, которая вывела их во внутренний двор.
Фуке велел закладывать лошадей, самых лучших, какие у него были. Арамис остановился у основания лестницы, по которой нужно было подняться, чтобы попасть к Портосу. Здесь он простоял довольно долгое время, предаваясь раздумьям, и пока он мучительно размышлял над создавшимся положением, успели заложить карету Фуке. Промчавшись по главному двору замка, она неслась уже по дороге в Париж.
«Уезжать одному?.. – говорил сам себе Арамис. – Предупредить о случившемся принца?.. Проклятие!.. Предупредить принца, но что же дальше?..
Взять принца с собой?.. Повсюду таскать за собою это обвинение во плоти и крови?.. Или война?.. Беспощадная гражданская война?.. Но для войны нет ни сил, ни средств!.. Немыслимо! Но что же он станет без меня делать? Без меня он падет, падет так же, как я!.. Кто знает?.. Так пусть же исполнится предначертанное ему!.. Он был обречен, пусть останется обреченным и впредь!.. О, боже! Погиб! Да, да, я погиб!.. Что же делать?..
Бежать на Бель-Иль!.. Да!.. Но Портос останется тут, и начнет говорить, и будет всем обо всем рассказывать!.. И к тому же, может быть, пострадает!.. Я не могу допустить, чтобы Портос пострадал. Он – часть меня; его страданье – мое страданье. Портос отправится вместе со мной, Портос разделит мою судьбу. Да, да, так нужно».
И Арамис, опасаясь встретиться с кем-нибудь, в ком его торопливость могла породить подозрения, осторожно, никем не замеченный, поднялся по ступеням лестницы.
Портос, только что возвратившийся из Парижа, спал уже сном человека с чистой совестью. Его громадное тело так же быстро забывало усталость, как ум его – мысль.
Арамис вошел, легкий как тень. Подойдя к Портосу, он положил руку на плечо великана.
– Проснитесь, Портос, проснитесь! – крикнул оп.
Портос повиновался, встал, открыл глаза, но разум его еще спал.
– Мы уезжаем, – сказал Арамис.
– А! – произнес Портос.
– Мы едем верхом, и поскачем так, как никогда еще не скакали.
– А! – повторил Портос»
– Одевайтесь, друг мой.
Помогая великану одеться, он положил ему в карман его золото и брильянты. И в то время как он проделывал это, его внимание было привлечено легким шумом. В дверях стоял д'Артаньян.
Арамис вздрогнул.
– Какого черта вы так суетитесь? – удивился мушкетер.
– Шш! – прошептал Портос.
– Мы едем по важному поручению, – добавил епископ.
– Везет же вам! – усмехнулся мушкетер.
– Нет, я устал, – ответил Портос, – и предпочел бы поспать; но королевская служба, ничего не поделаешь!
– Вы видели господина Фуке? – спросил Арамис д'Артаньяна.
– Да, в карете, сию минуту.
– И что же он вам сказал?
– Он простился со мной.
– И это все?
– Что же иное ему оставалось сказать? Разве теперь, когда все вы в милости, я что-нибудь значу?
– Послушайте, – сказал Арамис, заключая в объятия мушкетера, – для вас вернулись хорошие времена; вам некому больше завидовать.
– Что вы!
– Я предсказываю, что сегодня произойдет нечто такое, после чего ваше положение значительно укрепится.
– В самом деле?
– Разве вам не известно, что я осведомлен обо всех новостях?
– Ода!
– Вы готовы, Портос? Едем!
– Едем!
– И поцелуем д'Артаньяна»
– Еще бы!
– Готовы ли лошади?
– Здесь их более чем достаточно. Хотите моих?
– Нет, у Портоса своя конюшня. Прощайте, прощайте!
Беглецы сели в седла на глазах у капитана мушкетеров, который поддержал стремя Портосу. Он провожал взглядом своих удаляющихся друзей, пока они не скрылись из виду.
«Во всяком другом случае, – подумал гасконец, – я сказал бы, что эти люди бегут, но ныне политическая жизнь так изменилась, что это называется – ехать по важному поручению. А мне-то в конце концов что за дело до этого? Пойду займусь своими делами».
И он с философским спокойствием отправился к себе в комнату.
Глава 3.
КАК В БАСТИЛИИ ИСПОЛНЯЛИСЬ ПРИКАЗЫ
Фуке летел с неслыханной быстротой. По дороге он содрогался от ужаса, возвращаясь все снова и слова к мысли о только что ставшем известным ему.
«Какими же были, – думал он, – эти необыкновенные люди в молодости, раз даже теперь, сделавшись, в сущности, стариками, умеют они создавать подобные планы и выполняют их, не моргнув глазом?»
Неоднократно он обращался к себе с вопросом, уж не сон ли все то, что рассказал ему Арамис, де басня ли, не ловушка ли, и не найдет ли он, приехав в Бастилию, приказ о своем аресте, согласно которому его, Фуке, запрут вместе со свергнутым королем.
Подумав об этом, он направил с дороги несколько секретных распоряжений, воспользовавшись для этого короткой остановкой, которую они сделали, чтобы сменить лошадей. Эти распоряжения были адресованы им д'Артаньяну и тем войсковым командирам, верность которых была вне подозрений.
«Таким образом, – решил Фуке, – буду ли я заключен в Бастилию или нет, я окажу королю услугу, которую требует от меня моя честь. Если я возвращусь свободным, приказания прибудут после меня и никто, следовательно, не успеет их распечатать; я смогу взять их назад, если же я задержусь, то всем, кому они мною направлены, станет ясна, что случилось несчастье. В этом случае я могу ожидать, что и мне и королю будет оказана помощь».
Приготовившись, таким образом, к любым неожиданностям, Фуке подъехал к воротам Бастилии.
То, чего никогда не случалось в Бастилии с Арамисом, случилось с Фуке. Тщетно называл он себя, тщетно старался заставить узнать себя – его упорно отказывались впустить внутрь крепости.
После бесконечных уговоров, угроз и настояний ему удалось упросить одного караульного, чтобы он сообщил о нем своему сержанту, а тот, в свою очередь, отправился с докладом к майору. Что касается коменданта, то его так и не решились тревожить ради такой безделицы.
Фуке, сидя в карете у ворот крепости, злился, проклиная непредвиденную помеху и ожидая возвращения ушедшего к майору сержанта. Наконец тот появился, угрюмый и злой.
– Ну, – нетерпеливо спросил Фуке, – что приказал майор?
– Сударь, – ответил сержант, – майор рассмеялся мне в глаза и сказал, что господин Фуке в Во. И если бы даже он оказался в Париже, то все равно не поднялся бы в такую рань.
– Черт возьми! Вы – стадо болванов! – крикнул министр и выскочил из кареты.
Прежде чем сержант успел захлопнуть калитку, Фуке, проскользнув во двор через щель, стремительно бросился вперед, несмотря на крики звавшего на помощь сержанта.
Фуке бежал все дальше и дальше. Сержант, настигая его, крикнул часовому, охранявшему вторую калитку:
– К оружию, часовой, к оружию!
Часовой встретил министра пикой; но Фуке, сильный и ловкий, ко всему же еще и разгневанный, выхватил пику из рук солдата и ударил его по плечу. Сержант, подойдя слишком близко, также получил свою порцию; оба стали истошно вопить, и на их крики выбежал в полном составе весь караул.
Однако между этими людьми нашелся один, знавший суперинтенданта в лицо; он закричал:
– Монсеньер!.. Ах, монсеньер! «. Остановитесь же, господа, что вы делаете?
И он удержал остальных, собиравшихся отомстить за товарищей.
Фуке велел пропустить его во внутренний двор, но услышал в ответ, что это запрещено. Он велел позвать коменданта, который уже знал обо всем этом шуме возле ворот и бежал вместе с майором, своим помощником, во главе отряда из двадцати человек, убежденный, что на Бастилию было произведено нападение.
