Ознакомительная версия.
Командарм рассмеялся:
— Простенько, но, как говорят, со вкусом. Значит, пока мы лупцуем по почти пустым первым и вторым траншеям вашей обороны, ваша живая сила отсиживается в третьей траншее на обратных скатах?
— Именно так.
— Ну а поскольку эта третья траншея с наших НП не просматривается, то артиллеристы и минометчики вести точный, корректированный огонь по ней не могут. Так?
— Именно так.
— Разумеется, и траншеи, и их основные объекты вы пристреливаете заранее?
— Именно так.
— Конечно, в этом случае вас не интересуют те, кто еще держится и ведет бой с атакующими?
Внутренне отогретый гауптман сразу почувствовал смену настроения командарма и суть его вопроса. Да, они знали, что могут бить по своим, тем своим, кто еще, может быть, ведет бой и сдерживает атакующих, но таков приказ… И гауптман потупился и слегка развел руки.
— Именно так… Война, герр генерал, есть война…
Командарм уже не был так доброжелателен, как несколько минут назад. Он казался колючим и даже сердитым, хотя спросил все так же мягко:
— Вас здесь не обижают?
— Благодарю вас, нет.
— Тогда, если вы на нас не в обиде, покажите на карте, где проходит эта третья линия обороны, вернее, третья траншея здесь, перед нами. И как, где и какими путями в случае нужды вы отводили бы людей из-под вашей артподготовки. Сможете это сделать?
— Да.
Гауптман встал. Командарм подошел к карте, и пленный точными привычными штрихами показал, где проходит третья крытая траншея, где впадают в нее ходы сообщения, а где — примерно, конечно, точно он не знал — находятся укрытия.
Командарм оценил новинку немецкой тактики. Оценил, вздохнул… и улыбнулся — весело и доверительно.
— В общем, здорово! Умело, ничего не скажешь. Спасибо за честность. Если вы начинаете жизнь с этого, верю, все у вас будет хорошо. — Командарм подошел к двери, оглянулся и приказал: — Лебедев, со мной!
Командарм узнал то, что хотел узнать, и заторопился на свой КП. Шагая за его спиной, Лебедев, конечно, оценивал важность тактической новинки противника, но думал о другом: Матюхина все еще не было… И от этого его приподнятое, деятельное настроение, радость удач меркли, и, когда, уже сидя в машине, командарм резко обернулся к нему, он уже ждал неприятностей.
— Подполковник, немедленно поезжайте к летунам и первую свою лекцию прочтите вот об этой самой тактике. Главное, сделайте так, чтобы они завтра же, — командарм оглянулся, посмотрел на небо, — погода, видимо, позволит — завтра же засняли эти самые проклятые третьи траншеи. И мы, и они забыли: они на обратных скатах! На обратных!!! А на снимках — все плоско. Вы поняли?
— Так точно!
— И еще, разведка боем явно не требуется. Гауптман пристреливал цели на своем переднем крае. — Командарм усмехнулся: — Он их запомнил. А нам пока что надо примолкнуть. Впереди немало дел.
Командарм уехал, а Лебедев стоял и смотрел вслед машине, словно оценивал привалившую удачу. Именно ему предоставлялась возможность первому изучить и подтвердить фотоснимками и показаниями пленного тактическую новинку противника. Он не стал ждать окончания допроса (хотя ему следовало уяснить детали этой новой тактики, но он решил, что время для этого еще будет), вызвал шофера и уехал.
Знакомой дорогой — он колесил здесь, когда проверял выдвижение резервной артиллерии, — промчался через лес в просторную пологую долинку. Над ней легкой дымкой уже повис туман: земля веред замерзанием отдавала последние капли еще теплой, живой влаги. Совсем неподалеку, на опушке, стояли орудия, в капонирах, выставив зады, торчали тягачи. Небо над ними еще светлело, но едва заметно стало зеленеть — день переходил в ясную ночь. Дышалось легко, и думалось легко и счастливо. Здесь, в тылу молчаливой сегодня передовой, войны не ощущалось. Плыло доброе, задумчивое предвечерье — время, когда хорошо охотиться.
И Лебедев, конечно, не мог предполагать, что за ним охотятся. Не за ним, конечно, а за этим участком. Краешек привольной долины просматривался с одного из боковых артиллерийских наблюдательных пунктов противника, который, обеспокоенный внезапным артогнем, усилил наблюдение. Во время огневого налета его артиллерийско-инструментальная разведка — АИР — более или менее точно засекла огневые позиции появившихся батарей. От разведчиков данные перекочевали на карты и планшеты огневиков, и они подготовили, пока еще приблизительные, данные для ведения контрбатарейной борьбы. Противник ждал малейшего подтверждения их правильности. И когда наблюдатели сообщили, что видят легковую машину, командир батареи противника не стал раздумывать, а подал команду:
— Огонь!
Машина Лебедева как раз въезжала в кустарник — голый, темно-коричневый, в котором, по мнению противника, могла находиться новая батарея русских. Снарядных разрывов ни шофер, ни Лебедев не услышали, потому что один из снарядов угодил как раз под машину, поднял ее и, раздирая на части, окутал иссиня-желтым с оранжевым пламенем взрыва и вспыхнувшего бензина.
На наблюдательном пункте противника ликовали — отличное попадание! А командир вражеской батареи, которому приятель по телефону рассказал, как погиб знакомый командир дивизиона: ничего не нашли, только фуражку да разорванный прямым попаданием мины труп ординарца, решил отомстить за смерть уважаемого офицера и подал новую команду:
— Три снаряда, беглым! Огонь!
И в злосчастный темно-коричневый голый кустарник на песчаной пустоши пологой долинки врезались еще двенадцать тяжелых снарядов, взметая фонтаны песка, постепенно превращая в прах все, чего они касались, в том числе и останки шофера и подполковника Лебедева.
Советские батарейцы при первых же разрывах побросали ложки — они как раз обедали — и, придвинувшись к ровикам, с любопытством смотрели на оседающие фонтаны первых разрывов, радуясь, что вражеские артиллеристы-мазилы, по их мнению, ошиблись, и солоно, по-солдатски издевались над противником.
— Ребята, а там что-то горит, — сказал молоденький подносчик снарядов.
Его прервали новые разрывы. Один из них поднял в небо оторванное колесо машины, и оно, как черная подгорелая пышка, кружилось в дымном воздухе, подталкиваемое соседними взрывами.
Теперь батарейцы уже не смеялись. Они поняли, что кто-то принял на себя предназначенную им смерть, и присмирели. Опасаясь каверзы вражеских батарейцев, они пришли в кустарник уже в сумерки. Бензин выгорел, патроны из автоматных рожков шофера достреляли, от колес остались только железные диски — резина горит хорошо. Нашли разметанные по округе железки, закопченный мотор, да кому-то из ребят посчастливилось — подобрал хорошо сохранившуюся кобуру с трофейным вальтером. Солдат хотел было сообщить об этом командиру, но из скромности промолчал и потом несколько месяцев носил ее на поясе, пока старшина не отобрал и кобуру и пистолет для себя. Потом старшину убили, и кобуру взял командир взвода, а когда ранили и его, она перекочевала к новому старшине, который выдал ее новому командиру взвода. Позднее следы кобуры и пистолета затерялись.
Ознакомительная версия.
