Он поспешил к вратам со своей ношей. Кольм перестал цепляться за ульцескора: ему выпала честь нести факел. Идя на некотором расстоянии от Ланна, мальчик опасливо озирался. Снег искрился, когда на него падал свет огня, и площадь казалась усыпанной стеклянным крошевом.
Впереди вырисовалась черная громада ворот. Слабая надежда зародилась в душе Кольма: ожидание того, что охранники не стали жертвами монстров, не поддались вьюге и все еще стоят на своих постах. Может быть, они организовали лагерь между крепостными стенами, и именно поэтому в городе, похожем на белый призрак, воющий от тоски, никого нет.
Ланн опустил ребенка на землю и взялся за лебедку. Динь обхватил ручками его колени и терпеливо ждал, пока ульцескор поднимет ворота, а Кольм охранял тыл, водя факелом во тьме. Стальная решетка заскрипела и поползла вверх. Из пустоты между стенами повеяло стужей, куда более свирепой, чем та, что буйствовала на улице. Это было сродни дурному предчувствию, и рука ульцескора на миг замерла, перестав вращать лебедку. Динь, словно разделяя опасения Ланна, прижался щекой к его ноге.
— Что такое? — забеспокоился Кольм.
У них не было другого выхода — разве что карабкаться по скользкой, обледеневшей стене. Ни дети, ни ульцескор не обладали навыками скалолазания, что уж говорить о наличии специального снаряжения. Ланн поднял решетку целиком на случай немедленного бегства. Вместо того чтобы подхватить Диня, он забрал у пажа факел и велел обоим детям держаться позади.
Как только ульцескор шагнул за ворота, светоч оказался не нужен. Ланн прошел через слой мрака, как сквозь бесплотную ширму, а внутреннее пространство между стенами оказалось залито светом. Он прикрыл глаза ладонью, ничего не видя, выставил факел вперед, будто клинок. Настоящий меч покачивался на бедре, и при необходимости Ланн мог сменить импровизированное оружие на настоящее в мгновение ока.
Он не думал, что она вернется. Но она была здесь.
Помещение, использовавшееся для досмотра поклажи, ее стараниями превратилось в дивное ледяное царство. С потолка свисало столько голубых ламп, сколько ей удалось утащить из дворца, и в их призрачном свете все блестело и переливалось, заставляя щурить глаза. Снежные гобелены украсили стены, под ноги лег хрустящий ковер, в камине среди комьев снега горел застывший белый огонь. На филигранной мебели изо льда, изобилующей завитками, был один и тот же орнамент. Она как будто хотела приумножить свои страдания, заполнив свое жилище тем, что было ей ненавистно. Мертвые розы цвели на спинках стульев и прозрачных столешницах, ледяные стебли с острыми шипами опутывали ножки шкафов, оконные проемы и столбики кроватей. Особенно бурно цветы разрослись по углам, заменив паутину.
Но главным было вовсе не это. Она не просто оборудовала свой дом; она населила его всякой живностью, такой как лошади, собаки или крысы. И, конечно же, это не обошло стороной людей. Стало ясно, куда подевались трупы: все они были здесь, выполняли привычную для себя работу — готовили ужин, мыли полы, меняли постели, наряжали господ. Теперь уже не определишь, кем были эти статуи: рефиайтами, вселившиеся в человеческие тела, или ни в чем не повинными обывателями; потому что под слоем льда каждый из них был неподвижен и мертв. А сама она, виновница торжества, возвышалась над этой обителью холода и тишины, сидя на хрустальном троне. Ее платье было из снега, ледяные побрякушки, бледные подобия истинных драгоценностей, красовались на ее запястьях и шее и поблескивали в черных волосах.
Ланн с ужасом понял: для Лиандри это являлось некоей разновидностью игры, кукольным домиком в натуральную величину. Темное колдовство извратило ведьму, но оно было повинно в ее нынешнем состоянии не больше, чем годы заточения в Башне или дурное отношение родственников. Сердце Лиандри было сковано льдом, и Ланн ближе всех подошел к тому, чтобы его растопить. И не сделал этого.
Ей нравилось общество людей, нравилось быть объектом поклонения. Когда-то Лиандри восхищались из-за ее красоты, в придачу она была искусной любовницей, и мужчины приезжали издалека только ради того, чтобы провести с ней ночь. Она забыла, как доставлять удовольствие и как его получать, но все еще остро нуждалась в обожании. Живых ли, мертвых? Ее жизнь была пустой, и оттого она мало ценила чужие жизни.
Ульцескору сдавило горло, и он едва смог вымолвить:
— Лири.
Из ее глаз на него смотрела зима: безжалостная и холодная. Ланн даже усомнился в том, узнает ли она его. Ее обращение произошло совсем недавно; те падшие, с которыми ему доводилось встречаться в коротких схватках, были монстрами в пятом или шестом поколении. Лиандри отпустит их? Или же…
Динь сбросил ладонь Кольма, мешавшую ему смотреть, и чередой коротких, неловких шагов приблизился к ульцескору. Его рот приоткрылся от изумления, когда он разглядывал место, в котором они оказались. Ланн машинально поднял его в воздух и прижал к сердцу, как собственного ребенка. Ведьма, сидящая на троне, все еще молчала.
— Почему ты здесь?
Опять тишина. Он не мог сражаться с ней, не с двумя детьми за спиной, да и возможно ли ее победить? Лиандри спасла ему жизнь, но и он ее спас. Они квиты.
— Ты позволишь нам пройти?
Никакой реакции. Ну и черт с тобой, подумал Ланн. Он швырнул факел на землю, обернулся к Кольму и подтолкнул его вперед. Пламя зашипело, растопив часть снежного ковра, как будто прожгло в нем дыру. Они двигались мимо статуй людей и животных, навеки заточенных во льду, прислушиваясь к каждому своему шагу. Кольм был чуть впереди, чтобы Ланн мог не терять его из виду. Время от времени ульцескор поглядывал на Лиандри. Она не сводила своих ярко-синих глаз с вертикальными зрачками с группки смертных, свободно пересекающих ее владения. Они обогнули длинный обеденный стол с трапезничающими придворными и находились на полпути к цели, когда Лиандри прервала свое затяжное молчание.
Ланн остановился, стал к ней вполоборота. Он не поверил своим ушам. Снежная Ведьма, проявив исключительное терпение и любезность, повторила свои слова. Малыш заворочался в объятьях ульцескора, а Кольм судорожно схватился за сердце и едва не потерял сознание от того факта, что одно из холодных изваяний вдруг заговорило.
— Отдай мне ребенка, — сказала Лиандри.
— Нет. С ним все в порядке. Он не монстр.
— Откуда ты знаешь?
На это у него не было ответа. Ланн не знал. Он мог проверить, ему следовало проверить, но он этого не сделал. Почему-то в отношении Диня подобные мысли казались кощунством, хотя среди рефиайтов были и дети. Ульцескор чувствовал ответственность за это дитя, чудом вырванное из цепких когтей мороза. Во имя всего святого, оно не могло оказаться чудовищем.
— Зачем он тебе?
— Я буду его растить.
Вряд ли из Лиандри могла выйти хорошая мать. Кольм тяжело сглотнул и тронул ульцескора за рукав. Тот не отреагировал. Он завладел ее взглядом, ища в нем признаки человечности. Возможно, Лиандри заморозила людей уже мертвыми. Да, так могло быть. С минуту он убеждал в этом себя.
— Отдай мне его, Ланн. — Ведьма приподнялась, и снег, из которого состояло ее платье, начал осыпаться, как штукатурка. — Он мне нужен.
Он покачал головой.
— Уходи отсюда. Совет пришлет экзалторов. Бледные Воды ближе всего к Грани, и причину катастрофы будут искать именно здесь. Тебя не пощадят. Уходи, Лири.
Лиандри подождала, пока он договорит.
— Они уже здесь, — сказал она. — Я видела их у болот.
Несмотря на то, что Ланн относился к экзалторам с неприязнью, это известие его обрадовало. Гильдия больше не была ему другом, но, по крайней мере, они были на одной стороне. Касательно Лиандри он был ни в чем не уверен — с первого момента их встречи.
— Иди в Альдолис. У тебя будет шанс на новую жизнь. — Он не любил лгать, но иногда приходилось. Слабо верилось в то, что для нее найдется место в темном городе. — Может, тебе там будет лучше. — Хладнокровие изменило ему, и Ланн добавил, уже тише: — Может, и не будет. Но ребенка ты взять не можешь. И я тебе его не отдам.
