Мы побрели обратно домой, но я чувствовал себя далеко уже не таким свежим и бодрым, как прежде. Я почему-то казался себе самому виноватым, хотя совесть меня ни в чем не упрекала. Во всяком случае, самочувствие мое было самое скверное. Впрочем, со мною, да и со многими другими это случается сплошь и рядом. Нет ни малейшей разницы в том, хорошо ли поступает человек или дурно. Со весть у него не входит ни в какие разбирательства, а преспокойно себе его терзает. Если бы у меня была собака, такая же глупая, как совесть, я непременно бы ее отравил. Совесть эта занимает в душе у человека больше места, чем все остальное, а между тем от нее нет ни малейшего проку. Того же мнения держится и Том Сойер.
Хижина близ сарайчика для золы. — Обидно и оскорбительно. — Что может быть проще. — Карабкаемся вверх по громоотводу. — Неприятности с колдуньями.
Поговорив некоторое время, мы замолчали и по грузились в думы. Спустя несколько минут Том сказал:
— Знаешь ли что, Гек, с нашей стороны было очень глупо не обсудить всего этого прежде. Ручаюсь, что мне известно, где именно находится Джим.
— Скажи на милость! Где же, по-твоему, его держат?
— В хижине возле сарайчика для золы. Ты сам в этом сейчас же убедишься. Помнишь ведь, что пока мы обедали, один из негров понес туда кое-какие съестные припасы?
— Помню.
— Для кого, ты думал, они предназначаются?
— Для цепной собаки.
— Я, признаться, был тоже сперва этого мнения, а между тем собака тут ни при чем.
— Почему ты так думаешь?
— В числе разных других яств был также кусок арбуза.
— Правда, я это тоже заметил! Странно только, как это не пришло мне в голову, что собаки не едят арбузов? Это свидетельствует, что человек может одно временно видеть и не давать себе ясного отчета в виденном.
— Ну, так слушай же: перед тем как войти в хижину, негр отворил висячий замок, а уходя оттуда, запер его опять. К тому времени, как мы вставали из-за стола, он принес дядюшке ключ, без сомнения, от этого самого замка. Арбуз служил указанием на человека, а замок — на человека, которого держат взаперти. Трудно предположить, чтобы на маленькой плантации, где притом хозяева такие хорошие, добрые люди, имелось бы два арестанта, а потому не подлежит сомнению, что в отдельной хижине, возле сарайчика для золы, содержится Джим. Я очень рад, что нам удалось его найти по способу, которого придерживаются сыщики. Я не дал бы выеденного яйца за какой-либо другой способ. Теперь, дружище, пошевели мозгами и придумай, каким образом лучше всего выкрасть Джима. Я, со своей стороны, тоже постараюсь выработать проектец, и мы отдадим предпочтение тому из них, который нам покажется более подходящим.
Что за голова была, подумаешь, у этого Тома! Если бы она сидела на моих плечах, я бы не уступил ее, кажется, ни за какие деньги, хотя бы обещали сделать меня в придачу герцогом, капитаном речного парохода, или клоуном в цирке, или, наконец, какой-нибудь другой столь же выдающейся личностью. Я принялся, правда, обдумывать план освобождения Джима, но делал это единственно лишь ради препровождения времени. Мне было заранее известно, кем будет выработан настоящий и превосходнейший план. Том не замедлил обратиться ко мне с вопросом:
— Ну что, у тебя уже готово?
— Готово, — подтвердил я.
— В таком случае, выкладывай, что придумал.
— Мой план заключается в следующем: мы без всяких хлопот можем выяснить себе, действительно ли Джим содержится в той хижине, что стоит отдельно возле сарайчика. Затем завтра ночью я приведу в порядок свой плот и доставлю его с островка к здешнему берегу. Когда это будет подготовлено, мы в первую же темную ночь вытащим ключ из кармана брюк почтенного дядюшки, когда он будет с нами прощать ся, чтобы уйти в свою опочивальню, и уплывем вместе с Джимом на плоту вниз по течению. Днем мы будем прятаться, а ночью плыть, как делали это и прежде с Джимом. Кажется ведь, что этот план можно было бы выполнить?
— Отчего же нет? Понятное дело, можно! Добавлю даже, что все пошло бы как по маслу. У него один только недостаток: это то, что он слишком уж прост. Он не представляет поэтому для меня ни малейшего интереса. Что за толк, в самом деле, действовать по такому плану, в котором нет ни малейшей надежды встретиться с серьезными хлопотами и затруднениями? Такой план, друг мой, годится разве только для новорожденных младенцев. Если бы мы его выполнили, никому не пришло бы в голову рассказывать про наши подвиги. Все тут так просто и обыденно, как кража со взломом из мыльного склада.
Я ничего не возражал, так как и ожидал, в сущности, подобного отзыва. Вместе с тем мне было известно, что если Том Сойер придумает план действий, то против него нельзя уж будет представить таких возражений.
Действительно, это оказалось бы немыслимым. Том объяснил мне сущность своего плана, и я мгновенно убедился, что он по шикарности стоил дюжины моих, мог точно также сделать Джима свободным человеком и в то же время подвергал нас всех троих серьезному риску. При выполнении его мы могли как нельзя лучше лишиться жизни. Это меня совершенно удовлетворяло, а потому я изъявил согласие пустить его в ход. Не стану рассказывать теперь, в чем именно заключался план Тома. Мне было известно заранее, что он не остановится на первоначальном проекте. Я знал, что мой товарищ не преминет внести в свой план всевозможные исправления и дополнения каждый раз, когда представится случай изобрести новое шикарное препятствие, которое было бы интересно победить. Он действительно так и поступил.
Во всяком случае, было верно, как смерть, что Том Сойер вовсе не шутил и, действительно, задался целью помочь мне в попытке выкрасть Джима из рабства. Между тем именно это-то обстоятельство и казалось мне непостижимым. Том ведь был мальчиком, пользовавшимся репутацией порядочного и по лучившим хорошее воспитание. У него самого и у его родственников имелась репутация, которою следовало бы, по-видимому, дорожить. Кроме того, он был мальчик неглупый, а не какой-нибудь олух, мальчик сведущий, а не безграмотный неуч. Все считали его доб рым и честным мальчиком, а не бессовестным подлецом… И вдруг оказывается, что справедливость, благородство и гордость нисколько не удерживают его от участия в таком деле, которое должно навлечь вечный позор на него самого и на всю его семью! Я, при знаться, никак не мог этого сообразить. Поступок Тома представлялся мне до невозможности неприличным. Я чувствовал, что мне следовало, в сущности, объяснить ему все это, — выказать себя таким образом его другом, — предоставить ему возможность своевременно отказаться от участия в задуманном мною не хорошем деле и спасти свое имя от неизбежного позора. Я действительно принялся говорить на эту тему, но он оборвал меня замечанием:
