— Прощайте, сержант, а я еду в Париж. Они расстались.
Отряд коннетабля поехал крупной рысью.
— Свяжите этого негодяя! — приказал Ватан своим людям.
— Меня? Но… господин капитан, умоляю вас, я семейный человек! — с ужасом вскричал несчастный.
— Ладно! Довольно этих гримас, бесчестный мерзавец! Меня не обманете; я знаю, что вы начальник злодеев, которые совершили сегодня гнусное похищение.
— Я! — воскликнул бедняга с таким комическим изумлением, что оно возбудило бы смех, если б обстоятельства были не так серьезны.
— Да, мы вас узнали; ваше дело в суде, и процесс скоро начнется. Вас непременно повесят. Ну, в дорогу! Ни крика, ни слова, а не то я всажу вам пулю в башку, как собаке, негодный разбойник!
Бедный торговец хотел ответить, но не имел уже силы. Ужас парализовал в нем все человеческие способности, и он обратился в какую-то массу без мысли, без воли.
На часах пробило девять, когда капитан и отряд его въезжали в городские ворота.
Всадники на минуту остановились в жалком трактире, который был им хорошо знаком и где, они знали, им не грозила никакая опасность.
Тут капитан, Клер-де-Люнь и Дубль-Эпе посоветовались между собой, и затем было написано два письма: одно Вата-ном, а другое — его крестником. Эти письма были сейчас же отправлены с двумя посланными. Двое Тунеядцев в то же время, оставив лошадей в конюшне трактира, взяли несчастного Барбошона, спустились с ним к реке, отвязали какую-то лодку, куда посадили купца, спрыгнули сами и уехали.
Бедному торговцу, нескромность которого могла быть опасна, по крайней мере, в течение суток, назначено было оставаться заложником у Тунеядцев Нового моста и недалеко от его собственной лавки, где мадам Барбошон сокрушалась в ожидании мужа.
Другие всадники, составлявшие часть экспедиции, рассыпались в разные стороны. Только трое начальников остались с Дианой де Сент-Ирем.
Во всю дорогу девушка не говорила ни слова. Она ехала мрачная, безучастная, погруженная в свои думы, и машинально исполняла все приказания капитана.
Войдя в трактир, она села поодаль, скрестила руки, опустила голову и все время не шевельнулась ни разу. Ее можно было принять за спящую, а между тем она больше чем бодрствовала: она выжидала удобного случая, как львица, попавшая в сети. Не зная еще, что ей готовили, она думала уже о мщении.
Условясь относительно своих будущих действий, авантюристы поехали дальше, стараясь, чтоб графиня была постоянно между ними.
Ватан и его спутники предпочли ехать берегом Сены.
Достигнув Гревской площади, они сошли с лошадей, и Дубль-Эпе, взяв их за поводья, удалился в противоположную сторону.
Капитан и Клер-де-Люнь с Дианой продолжали путешествие пешком.
Дойдя до улицы Жоффруа-Лань, они снова остановились.
По приказанию авантюриста графиня дала обвернуть себе плащом голову, после чего Клер-де-Люнь взял ее на руки, и они двинулись дальше.
Переход был значительно трудным, и во время пути Ватан и его товарищ не раз останавливались, вероятно, для отдыха.
Предосторожности так хорошо были приняты, что молодая девушка не умела определить ни протекшего времени, ни места, где находилась.
Наконец после привала, продолжавшегося дольше прежних, голову Дианы освободили, а ее самое поставили на ноги.
Она оглянулась вокруг и, увидав при слабом свете небольшого фонарика, что она в подземелье, не могла удержаться от испуганного движения.
— Успокойтесь, — сказал ей Ватан, — вам не причинят никакого вреда, если вы сами не дадите к этому повода. Мы приехали и через несколько минут будем иметь возможность удостовериться в вашем повиновении.
— Приказывайте, — проговорила она подавленным голосом. — Разве я не в ваших руках?
— Идем! — повелел капитан.
Они пошли по извилинам подземелья.
ГЛАВА XVII. Каким образом Диана де Сент-Ирем исполняет свое обещание
Герцогиня де Роган с самого утра была в гостях у графини Жанны дю Люк.
Время шло быстро для друзей детства в воспоминаниях о прошлом.
Около половины десятого вечера, в ту минуту как герцогиня, приказав готовить карету, собиралась проститься с подругой, мэтр Ресту вошел, извиняясь, и подал своей госпоже небольшую записку, говоря, что в ней есть какое-то экстренное известие.
Жанна взяла письмо, распечатала его и пробежала глазами.
— Прости, дорогая Мари, — извинилась она, вставая, — мне надо отдать дворецкому кое-какие приказания.
— О, не беспокойся, милая Жанна! — удержала ее госпожа де Роган. — Я уезжаю; мне пора домой; отец уже не живет в арсенале, и путь мой не близок.
— Если ты меня любишь, Мари, — с жаром произнесла графиня, — так останься, хотя бы тебе пришлось переночевать у меня. Мне очень нужно твое присутствие.
— Что такое случилось?
— Все узнаешь, моя красавица! Это очень серьезное дело.
— Если так, Жанна, я остаюсь. Иди, душа моя, распорядись, как нужно.
Графиня, сделав дворецкому знак следовать за собой, вышла из комнаты.
Ее отсутствие продолжалось недолго.
Госпожа де Роган, любопытная, как все женщины, была сильно заинтригована таинственными поступками подруги.
— Что же тут такое происходит? — спросила она. — Ты так бледна, взволнована! Не случилось ли с тобой чего-нибудь особенного или неприятного?
— Может быть, первое, может быть, и второе, а может быть, и то и другое вместе, — отвечала она дрожащим голосом. — Прости, что я не могу ничего тебе сказать, но я и сама до сих пор ничего еще не знаю. Ко мне явилась одна личность, и неизвестно, что выйдет у меня из разговора с ней. Ты будешь невидимо присутствовать при нашем свидании, мне надо чувствовать возле себя такую преданную душу, как твоя, чтоб вынести волнение, которое уже и теперь леденит мне кровь.
— Говори, Жанна, умоляю тебя, доверь мне твое горе!
— И сама еще не знаю, радость это или горе, друг мой, — продолжала Жанна с печальной улыбкой. — Я в страшном смущении; предчувствие говорит мне, что тут совершится что-то важное, а что именно, говорю тебе, Мари, не знаю и даже не подозреваю.
— Хорошо, Жанна, располагай мной, душа моя, как я бы располагала тобой в таких же обстоятельствах; что бы ни случилось, я буду здесь, подле тебя; будь же спокойна, моя дружба тебе не изменит.
— Благодарю, Мари, благодарю, моя милая, дорогая Мари! Я меньшего от тебя и не ожидала.
В эту минуту кто-то тихо, едва слышно постучал в перегородку, разделявшую комнату.
Графиня выпрямилась, как будто прислушалась; глаза ее на минуту сверкнули и побледневшие губы как-то странно улыбнулись.
— Вот они! Идем, Мари, — сказала она поспешно и увлекла герцогиню на другой конец комнаты.
