— Ты чего это? А! А ну, давай оживай, — не слишком уверенно приказывал он. — Неужто помрет? Только этого мне не хватало.
— Ой, Дашенька! — всплеснула руками суетившаяся вокруг кресла вторая старуха. — Никак и впрямь помираешь, сердешная?! Ты, ты, супостат, — набросилась она на Женьку, — ты ее убил. Ты!
— Да ты что, сдурела, — опешил Женька. — Ты мне мокрое дело не клей. Я ее и пальцем не тронул. Зачем мне... Мне пересидеть, да ноги...
— Ты! — кричала старушка тонким фальцетом. — Ты убил! И всем скажу — штукой этой до смерти угрожал. И засудят тебя. И меня можешь убить. Ведь сердце у нее никуда не годное. С войны еще. Немец не убил, а ты...
Женька растерялся. Черт его знает. Связался... Если вправду помрет — поди попробуй докажи, что по своей инициативе.
Он ясно представил знакомый зал суда, того, своего первого, судью с лысой головой, который говорит: «К высшей мере наказания», — и стало не по себе.
— Ты, старая, лекарства лучше дай, чем на меня орать, — рассудительно сказал Женька.
— Не поможет лекарство-то. Укол, укол нужен.
— Ну, делай укол! Чего ждешь?!
— Уколы врачи делают. Это специальная инъекция.
При слове «инъекция», красивом, но незнакомом, Женька понял, что дело еще серьезнее, чем он представлял.
— Ну ладно, вызывай «скорую», — вздохнув, сказал он. — Только смотри! Я буду здесь стоять, в углу. Игрушка под пиджаком. Если что — пикнуть не успеете.
Старушка бросилась к телефону.
Прошло минут пятнадцать. Хозяйка едва дышала. «Скорой» все еще не было.
— Что ж за безобразие?! Человек помирает, а они не торопятся. За что им только деньги платят? — возмущался Женька.
Наконец раздался звонок в дверь.
Женька собрался, встал в угол коридора и кивнул головой, дескать открывай.
В дверь вошла маленькая хрупкая девушка с серьезным лицом. Больше никого не было.
— Где больная? — спросила она.
Женька прошел в комнату. Последние сомнения рассеялись.
Доктор посмотрела и, обернувшись назад, приказала:
— Чемоданчик с медикаментами и носилки, быстро! В комнату вошел высокий санитар с добродушным лицом и еще один, поменьше ростом. На Женьку они внимания не обратили. Обступили кресло.
— Надо срочно в больницу, — сказала доктор. — Молодой человек, помогите, пожалуйста, пока санитары вынесут больную.
Она протянула Женьке чемоданчик. Он непроизвольно подошел на два шага вперед. Сделал шаг в сторону, чтобы обойти большого санитара.
— Да я... — начал он, но больше ничего сказать не успел. Руки почти мгновенно оказались вывернутыми назад. Обрез тяжело упал на пол. На запястьях щелкнули браслеты.
— Вот и все, — сказал Бойцов, расстегивая халат, который был ему страшно мал и лопнул на спине. Бойцов, увидев это, виновато усмехнулся. — У вас тут курить можно?
— Конечно, конечно, какие могут быть вопросы, — сказала «ожившая» хозяйка.
— Спасибо, большое вам спасибо. Вы даже представить себе не можете, как нам помогли.
— Что вы, полноте, — улыбнулась хозяйка. — Мы с Марией Павловной и не такое играли. Мы ведь старые московские актрисы. Умирающая — этюд для начинающих. Мария Павловна догадалась написать записку и, увидев вас, бросила. Окна-то на разные стороны выходят. А дальше понять друг друга несложно.
— И неужели не страшно было?
— Страшно. Чего скрывать, страшно. В театре зрители без обрезов сидят. Ну, самое большое — освистают. А здесь... Но мы ведь всю войну во фронтовых бригадах. Навидались. Но, честно говоря, это, пожалуй, была самая трудная роль. Но успешная, правда, Машенька? — Она обернулась в угол, где стояла ее подруга, и вдруг вскрикнула: — Машенька, Машенька, что с тобой?
Мария Павловна побледнела и, держась за сердце, медленно садилась на стул.
Бойцов кинулся к двери.
— Доктора! Срочно! — крикнул он в гулкие марши лестничных пролетов...
Георгий Долгов
КВП, ЛМБ, ТЧК...
Рано утром прошел дождь, стремительный и шумный. Умытый город встречал день искрящейся зеленью газонов и горьковатым запахом тополиных листьев. У здания отделения милиции рос огромный куст сирени. На тяжелых фиолетовых гроздьях соцветий сверкали капли воды. Дмитрий Лукоянов, старший лейтенант по званию и человек, молодой по возрасту, посмотрел на сирень, проходя мимо, и тяжело вздохнул. Не хотелось в такое утро идти в служебный кабинет, где среди скучных столов царил какой-то древний канцелярский запах табачного дыма, старых бумаг и высохших чернил, которыми здесь никто уже давно не пользовался. Да что поделаешь, оперативным уполномоченным уголовного розыска приходится и в кабинетах сидеть. Служба у них разнообразная.
Дежурный, поздоровавшись, сказал, что его ждет посетитель. Лукоянов кивнул в ответ и поднялся к себе, на второй этаж. В коридоре сидел молодой мужчина с лицом открытым и обветренным. Светлые волосы соломенной копной громоздились на его голове. Лукоянов отпер дверь и пригласил посетителя войти:
— Что у вас?
— Я уже рассказал все дежурному, он велел написать и вас подождать. Я написал.
Лукоянов взял несколько листов бумаги, заполненных ровным, отчетливым почерком.
Посетитель оказался хоть и уроженцем их города, но в данный момент приезжим. Жил он и работал в Новом Уренгое, строил дома. Сейчас в отпуске, заехал навестить мать по дороге на юг. В городе всего четвертый день. Вчера утром они с женой поехали по магазинам делать покупки. Кое-что приобрели. В Центральном универмаге увидели импортные зимние женские пальто. Жене они понравились. Померили — подошло. Но оказалось, что денег не хватает. Пальто выписали, жена осталась ждать, а сам, Невзоров Глеб Николаевич, помчался на такси домой за недостающей суммой. Дома же выяснилось, что деньги, которые они привезли с собой, исчезли. Вот, собственно, и все.
— Сколько же у вас было?
— Восемь тысяч пятьсот с небольшим, — ответил Невзоров, — все, что заработали, приберегли к отпуску.
— Квартира была пустая в это время?
— Нет, дома мать. Она только за молоком выходила минут на пятнадцать.
— Что-нибудь еще пропало?
— Ничего.
— Это точно?
— Да. Мы весь вечер искали деньги, думали, может, сами куда переложили да забыли. Но не нашли. Все остальные вещи на месте, ничего не тронуто.
— А дверь как? Замок?
— Нормально.
— Что сами думаете по этому поводу?
— Ничего не думаю, просто понять не могу. Мистика какая-то, — сказал Глеб Николаевич и полез в карман за сигаретами, но в последнюю минуту раздумал или застеснялся. Лукоянов это заметил, но настаивать и предлагать курить не стал. И так в кабинете свежего воздуха не хватает.
