— Это мой муж, — сказала Иоанна, когда Альдос окончил чтение. — Еще полгода тому назад я не имела никаких оснований не доверять этой газетной заметке. А затем один из наших знакомых отправился туда же на охоту. Он вернулся со странной вестью: объявил, что сам лично видел моего мужа живым. Теперь вы знаете, почему я здесь. Но я вовсе не хотела навязывать вам это. И вот я отправилась сама, чтобы убедиться или разубедиться в его смерти. Если он жив…
В первый раз она изменила себе и выдала происходившую в ней борьбу с волнением, которое силилась в себе подавить. Лицо ее было бледным. Она стояла, тяжело дыша, точно раскаивалась, что зашла слишком далеко.
— Я понимаю, — сказал Альдос. — Кажется, вас беспокоит, Ледигрей, не то, что вы найдете его мертвым, а то, что он может оказаться живым?
— Да, — ответила она, — вы правы. Но, прошу вас, не спрашивайте меня больше ни о чем. Для меня это было бы ужасно рассказывать. Вы подумаете тогда, что я не женщина, а зверь. Я ваша гостья. Вы пригласили меня ужинать. Картошка уже очищена, а где же огонь?
Она силилась улыбнуться. Джон Альдос бросился к двери.
— Я доставлю вам куропаток в две секунды, — воскликнул он. — Я бросил их, когда лошади стали тонуть в водовороте.
Тяжелое впечатление, которое произвело на него сообщение Иоанны, что муж ее жив, уже прошло. Он не старался объяснять себе или анализировать происшедшие с ним две перемены, а принял их, как факты, и больше ничего.
Там, где несколько секунд тому назад ощущалась свинцовая тяжесть от чего-то, что казалось ему даже невыносимым, вдруг появилась какая-то странная легкость, вроде той, когда он шел к палатке Отто. Идя теперь по берегу реки, он весело насвистывал. Насвистывал он и возвращаясь назад с куропатками. Иоанна поджидала его у двери. Опять лицо ее сияло спокойствием. Когда он подошел, то она ему улыбнулась. Его удивило в ней не то, что она так скоро оправилась от охватившего ее душевного потрясения, а то, что она так стойко владела собой и не проявляла ни малейшего признака горя, нерешительности или беспокойства. За несколько минут перед этим он слышал, как она напевала.
Солнце уже стало заходить за горы, и серые тени покрыли те места, на которых только что был свет, и никому и ничему в природе не было дела до того, что случилось или что было сказано с тех пор, как появилась в этих местах Иоанна Грэй. В первый раз за столько лет Джон Альдос совершенно позабыл о своей работе. Он весь был поглощен присутствием Иоанны.
Манера, с которой Иоанна приняла его приглашение, была для него и приятна, и нова. Она сразу же сделалась и гостей, и хозяйкой. Очаровательными руками, обнаженными до локтей, она стала месить тесто для бисквитов. «Горячие бисквиты, — сказала она ему, — очень вкусны с мармеладом». Он растопил печь. Затем, когда он принес еще и воды, она объявила ему, что его обязанности окончены, и что он может теперь курить, пока она будет готовить ужин. С наступлением сумерек он запер дверь и зажег несколько раньше чем обычно большую висячую лампу.
Каждый фибр трепетал в нем от сознания острого и изысканного удовольствия, когда он уселся против нее. В течение всего ужина он то и дело заглядывал в ее спокойные голубые бархатные глаза. Какое-то особенное наслаждение доставляло ему разговаривать с ней и в то же время глядеть ей в глаза.
— А этот ваш последний роман, — спросила она, — будет в таком же роде, как и «Светские приличия?».
— Я хотел, чтобы он представлял собой последнюю часть трилогии, — ответил он. — Но теперь этого уже не будет, Ледигрей. Я уже раздумал.
— Но ведь вы уже почти заканчиваете его.
— Я собирался его закончить на этой неделе. Но вы пришли — и все пропало.
И, заметив в ее глазах тревогу, он поспешил добавить:
— Давайте не говорить больше о моей рукописи, Ледигрей. Не надо. Когда-нибудь я дам вам ее прочесть, и тогда вы поймете, что вы лично здесь ни при чем. В первую минуту, действительно, я несколько не сообразил и забеспокоился, так как собирался закончить свою работу именно за эту неделю и затем пуститься в новое приключение, на этот раз довольно странное — хотел удрать на Север.
— Значит, уже в совсем неведомую страну? — спросила она. — Но ведь там на дальнем Севере, вовсе нет людей!
— Нет, попадаются кое-какие индейцы, да какой-нибудь случайный обозреватель. В прошлом году я бивал там и целых сто двадцать семь дней не встретил ни единой души, кроме моего проводника-индейца.
Она оперлась о стол и посмотрела на него внимательно, сияющими глазами.
— Вот почему я и понимала вас, и читала ваши произведения между строк, — сказала она. — Если бы я была мужчиной, то я во многом походила бы на вас. Я люблю вот все такие места — одинокие, заброшенные, пустые, громадные пространства, на которых вы слышите одно только завывание ветра и только свои же собственные шаги. Как жаль, что я не мужчина! А все-таки он во мне есть! Я родилась отчасти мужчиной. И люблю это в себе безумно.
И вдруг острое горе засветилось в ее глазах, а в голосе послышались рыдания. Он с удивлением долго молча смотрел на нее через стол.
— Вы переживали такую жизнь, Ледигрей? — спросил он наконец. — Вы все это видели?
— Да, — кивнула она ему головой, сжимая и разжимая свои белые, нежные руки. — В течение целого ряда лет и даже, пожалуй, еще больше, чем вы, Джон Альдос! Я родилась в такой обстановке и прожила в ней долгое время, пока не умер мой отец. Мы были с ним неразлучны. Он был всем для меня: моим отцом и матерью. Не правда ли, как это странно? Мы вместе забирались в самые таинственные и глухие места на всем земном шаре, ходили на самый край света. Это было его страстью. Он передал ее и мне. Я была с ним всюду, сопровождала его везде. А затем, вскоре же после открытия им этого замечательного, погребенного под песками Центральной Африки города Миндано, он умер. Может быть, вы читали об этом?
— Боже мой! — в изумлении воскликнул Джон Альдос, но от глубокого волнения из его голоса получился только шепот. — Иоанна Ледигрей, неужели вы говорите о Даниэле Грэе, сэре Даниэле Грэе, этом знаменитом египтологе и археологе, который открыл в дебрях Африки целую изумительную древнюю цивилизацию?
— Да.
— И вы — его дочь?
Она кивнула ему головой.
— Нас странно сталкивает судьба, леди Иоанна, — обратился он к ней. — В то время, как ваш отец, сэр Даниэль, находился в Мурдже накануне своего великого открытия, я был в Сен-Луис на Сенегальском берегу. Я жил там в маленькой гостинице «Зеленый мыс», в низенькой комнатке с белыми стенами, выходившей окнами на море. Владелец передавал мне, что до меня эту комнатку занимал сэр Даниэль, и я нашел в ней, в одном из ящиков письменного стола испорченную ручку с вечно пишущим пером, на котором была вырезана головка змеи. Затем в другой раз я попал в Гамполу, — это в самом центре острова Цейлон, — и там мне передавали, что только что передо мной через те места прошел и сэр Даниэль. Неужели вы тоже были тогда вместе с ним?
