«Эх, Токта-таха, неужели мы с тобой не встретимся больше?.. А я-то так хотел добраться до твоего Ольхона и увидеть наконец тебя… Послушать твой говорок с монгольским акцентом, таким непривычным для слуха северного бурята… Ты так хорошо рассказываешь про свои степи… Ну, ничего, я еще постою за себя. Мало ли бурь сваливалось на наши плечи, и мы как-то справлялись же», — рассуждает сам с собой Мишка.
Вспомнив мать, он тяжело вздохнул.
«Почему, мама, всегда получается по-твоему?.. Как ты скажешь, так и сбудется», — упрекает он свою престарелую мать. Перед отъездом сына она пригорюнилась и слезно упрашивала его не ездить: «Бог с ней, с этой твоей монголкой, летом на рыбалке снова встретитесь. Лед-то едва дышит, утонете… Боюсь я, сынок, моря… Оно злое; помню, ушел твой отец нерповать и не вернулся… Лед был уже плохой, а он пошел… Смелый был, опытный, а вот не смог выйти, море-то одолело его».
Вдруг раздался совсем рядом оглушительный гул, и в тот же миг произошел такой толчок, что пошатнуло сани и Мишка едва не свалился на лед. Парень совсем упал духом. Он всего больше боялся утонуть в темноте.
— Эх, дотянуть бы до утра… Если уж придется тонуть, то при солнце-то веселее, — говорит он Рыжке, который рядом хрумкает сено.
Долго еще мучился Мишка, но под утро все же пришел сон. Крепко спит парень. Уже и солнце стало проглядывать между косматыми разорванными тучами. А ветер, видимо, делал свои последние, самые жуткие усилия, чтоб помочь морю освободиться от ледяного покрова. И местами это ему удалось сделать. Были нагромождены целые горы льда, а рядом с ними образовались широченные разносы, в которых радостно танцевала свой «ехор»[60] темно-синяя вода.
Стоявший рядом с санями Рыжка вдруг насторожился, беспокойно запрядал ушами и затоптался на месте; в его больших глазах заполыхал ужас.
В ту же минуту совсем рядом раздался оглушительный треск, лед взбугрился, затрещал. Конь бросился в сторону и потащил за собой сани, они зацепились за торос и опрокинулись. Рыжка вздыбился, рванувшись назад, оторвал повод и ускакал прочь.
Мишка с трудом выбрался из-под саней. Очередной толчок едва не свалил его с ног. Он в ужасе вскочил на перевернутые сани, будто они могли его спасти. Огляделся кругом. На море творится что-то невообразимое — весь лед бугрится, трещит, грохочет. А Рыжка мечется в безумном страхе из стороны в сторону.
«Рыжка утонет!» — обожгла мысль, и парень бросился за конем.
— Рыжка, Рыжка, стой!.. Провалишься, дьявол! — кричит Мишка, но конь продолжает метаться. Могучее тяжеловесное тело Рыжки стало его врагом. Как только вышел он на полосу черного льда, сразу же ушел до ушей и начал отчаянно биться в холодной воде.
— Вот дурило-то где! — вырвалось у парня.
Подбегая к коню, он увидел широкую полосу зловещего черного льда. Мишка знает, что это самый предательский, самый коварный лед, который, заманив на свою гладь, обваливается и засыпает несчастную жертву острым, звонким игольником. Знает, но делать нечего, бросился спасать Рыжку. Только выскочил на этот лед, и сразу же погрузился до колен в кашу из игольника. Не задумываясь, свалился набок и откатился назад, на полосу крепкого белого льда.
— Держись, Рыжка! — крикнул он и стал заходить с другой стороны. Но снова ухнул, на этот раз до пояса.
Рыжка бьется изо всех сил. От его движений игольник со звоном рассыпается во все стороны и, весело поблескивая на солнце, нахально плавает в черной воде. Вокруг несчастного животного образовалось широкое разводье.
— Что делать?! Что делать?! А, побегу за веревкой!
Мишка бежит изо всех сил. Оглянется назад — и еще пуще. «Держись, Рыжка, сейчас я тебя заарканю и вытяну», — шепчет про себя парень со слезами. Ветер заметно сдал и не мешает бежать.
Примчался парень к табору — ни саней, ни вещей. Что за чертовщина?! На месте табора громоздится гора искромсанного зеленовато-прозрачного льда. Только кое-где виднеются клочки сена, да валяется обломок оглобли.
Мишка понял, что конь, почуяв беду, опрокинул сани и, оторвавшись, покинул гиблое место. Этим самым Рыжка спас и его.
— Держись, Рыжка! — неистово крикнул парень и пустился бежать к тонущему коню.
Когда Мишка подбежал к Рыжке, тот уже больше не бился и, видимо, обессилев и окоченев, погрузился в воду. На поверхности торчали лишь уши, да чуть выглядывали ноздри и глаза.
Увидев парня, Рыжка высоко задрал голову, и вдруг тишину этого пустынного уголка разорвало протяжное, похожее на плач погибающего человека, ржанье. На Мишку смотрели полные тоски и ужаса глаза, из которых безудержно текли крупные капли слез.
— Держись! Держись, Рыжка! — парень бросился вперед и тут же провалился. Недаром Мишка родился и рос на море, другой бы на его месте ушел под лед, а он ужом извился и мягко растянулся на зыбком льду. Лед с шипением осел, но выдержал тяжесть; воспользовавшись этим, помор быстро откатился к кромке белого льда и вскочил на ноги.
Мишка взглянул в сторону Рыжки и опустился на колени. Рыжка медленно погружался в бездонную темь воды, он сейчас был размером с жеребенка… Затем, на глазах у Мишки, становился все меньше и меньше, наконец стал не больше рослой собаки, а затем… исчез из виду. Только из темной глуби, одна за другой, поднимались серебряные монеты — это были пузырьки воздуха — все, что осталось от Рыжки.
Мишка поднялся, снял шапку и вытер мокроту под глазами.
— Вот и все!.. Одне пузыри. Эх…
Долго стоял парень в каком-то оцепенении и неотрывно смотрел на щербатую жадную пасть диковинного чудовища, которое на его глазах проглотило бедного Рыжку.
Мишка пошел к пустому табору. Ветер стих. От темных тяжелых туч остались лишь отдельные стайки легких белесых облачков. Яркое майское солнце снова начало припекать, расплавляя своими лучами и без того слабый лед.
— А как там Иван с Петром? — парень тревожно смотрит к побережью Святого Носа. — По времени-то уже должны бы прибежать, а их нет. Где же бедуют?
Незаметно Мишка подошел к бывшему табору. Гора из зеленовато-прозрачного льда стала еще выше, а за ней голубела вода.
Только теперь, немного придя в себя, он почувствовал, что у него мокрые штаны, а в разбухших ичигах хлюпает вода. Мишка присел на торос и с трудом разулся, а когда встал на ноги, чтоб скинуть штаны, то в голые ступни ног сразу же впились острые, как иголки, льдинки. Охнув от резкой боли, Мишка опустился на колени, но и тут встретили злые колючки, снова охнул, уперся ладонями и порезал руки. «Ох, уж этот шах!» Наконец, встав на кожаные голенища ичигов, разделся и, тщательно отжав штаны и портянки, повесил их на обломок оглобли.
