— Я думаю, что меня убило бы на месте громом, сэр.
— Ну и как? Убило тебя громом?
— Нет, не убило. Я остался жив, и это очень интересно.
— Подумай об этом на досуге, мой дорогой умница Гамлет.
— Я обязательно об этом подумаю. Я теперь буду очень много думать.
— Но пока что нам нужно что-то предпринять, чтобы не началась по-пустому война.
— Вот и я так говорил, что нечего начинать войну. Она никому не нужна.
— Кроме тех, кто остался в Священной пещере.
— Это сверх моего понятия, сэр, — честно признался Гамлет.
— Это сверх понятия любого честного человека, и все же это именно так. Белоголовому нужна война, чтобы люди острова Разочарования основательно между собой перессорились. Тогда их легче будет подчинить своей воле.
— Но ведь это подло: натравливать людей друг на друга и извлекать себе пользу из чужой крови!
— Ах, мой дорогой Гамлет, в том мире, откуда прибыл мистер Фламмери и его друзья, многое построено именно на том, что люди, подобные Фламмери и Цератоду, всеми способами не дают остальным людям жить между собой в ладу и согласии. Только на этом и держится власть разных Фламмери. Вот поэтому-то он и хочет втравить вас в войну с Эльсинором.
— Они извели колдовством сэра Фальстафа, сэр, — вмешался преподобный отец Джемс.
Слишком много членов его паствы внимательно и все более сочувственно прислушивались к беседе Гамлета с желтобородым белым. Как пастырь, он считал себя не вправе не вмешаться.
— Разве Яго не утонул в море? — обратился к нему Егорычев.
— Но он утонул потому, что на него навели колдовские чары, сэр. Это понятно даже ребенку.
— Ты старый и мудрый человек, — польстил Егорычев колдуну, но адресуясь главным образом к его пастве. — Ты много знаешь и очень многое видел на своем веку. Скажи мне, разве люди вашей деревни умирают только от колдовства?
— Конечно, нет, — осторожно отвечал колдун. — Люди умирают от старости, от болезней, от отсутствия должного благочестия.
— Почему же ты так уверен, что он утонул в результате колдовства?
— Потому, что его голова была обращена в южную сторону.
— А если его выбросило бы в сторону вон той горы? Ведь на ней никто не живет? — И Егорычев указал в направлении, строго перпендикулярном тому месту бухты, куда выбросило тело Яго.
— Тогда было бы ясно, что никто, кроме него самого, в его смерти не виновен, — проворно ответствовал преподобный отец Джемс.
— А если бы в сторону Священной пещеры?
— Его выбросило головой к югу, — уклонился отец Джемс от прямого ответа.
— Я думал, что ты более понятлив, — с досадой промолвил Егорычев, — но раз ты нуждаешься, чтобы тебе разжевывали и клали в рот разжеванное, я могу это проделать для такого уважаемого человека, как ты.
Кое-кто из окружавших ухмыльнулся. Им было внове такое забавное выражение. Но колдун уперся взглядом в землю и молчал.
— На вчерашнем пиршестве вы угощали меня напитком, от которого люди пьянеют. Верно я говорю? — продолжал допытываться Егорычев.
— Верно, — неохотно отвечал колдун.
— Если человек выпьет слишком много этого напитка и упадет в воду, может он утонуть?
— Может, — еще более неохотно согласился отец Джемс.
— Так пусть те, кто видел Фрумэна, когда он третьего дня отправился в бухту, скажут, разве он не был тогда пьян?
— Он был — очень, очень пьян, — охотно Подтвердили несколько островитян. — Он качался на своих ногах, как самая старая и дряхлая коза.
— Что же удивительного в том, что очень пьяный человек утонул? Разве не было тогда сильного ветра? — спросил Егорычев. Ему казалось, что он уже почти полностью убедил своих слушателей.
Все согласились, что в пятницу, когда Яго отправился освежиться, дул достаточно свежий ветер, чтобы опрокинуть лодку, особенно если ею правит в дым пьяный человек.
— И еще, — продолжал Егорычев, все более утверждаясь в убеждении, что он берет верх над человеконенавистническими происками Фламмери, — попробуем даже на мгновение допустить нелепую мысль, что кто-то, неизвестно по какой причине, хотел извести одного из людей Нового Вифлеема. Если он хотел нанести этим действительный ущерб вашей деревне, он бы, без сомнения, выбрал наиболее уважаемого и ценного вашего односельчанина. Не так ли?
— Это именно так, — согласились его слушатели, окружая беседующих все более плотным кольцом.
— А разве Яго был достойным и ценным человеком?
— Все человечество презирает Фрумэна! — горячо воскликнул Гамлет.
— Он был большой негодяй, этот Фрумэн! — поддержали Гамлета его односельчане, но преподобный отец Джемс в благочестивом ужасе воздел руки, и люди замолкли. Они вспомнили, что со вчерашнего вечера полагалось совсем по-другому говорить о покойном Яго.
Егорычев понял, что не должен был, пожалуй, пускаться сейчас в оценку личных качеств первого квислинговца острова Разочарования.
— Так разве не ясно теперь, что Фрумэн погиб не от колдовства, а потому, что был мертвецки пьян?
— Белоголовый джентльмен всю прошлую ночь возносил молитвы всевышнему, и всевышний сказал ему со всей достоверностью, что покойный сэр Фальстаф Фрумэн погиб именно от колдовских чар и что напустили на него эти чары именно презренные люди Эльсинора, — сурово заметил колдун.
— Всю прошлую ночь все обитатели Священной пещеры провели вместе и бодрствовали. Я тоже бодрствовал и не видел, чтобы белоголовый хоть на одно мгновение предался молитве. Мы с ним были заняты самыми земными делами: разговаривали, делили с ним имущество и продовольствие.
— Можно молиться и будучи занятым самыми мирскими делами, — сказал отец Джемс.
— А почему не допустить, что белоголовому попросту померещилось, что он получил указания от бога?
— Это никак не может быть, сэр.
— А если я вам скажу, что белоголовый безусловно и сознательно сказал неправду? Что он все это выдумал, чтобы втянуть вас в братоубийственную войну?
— Этого не может быть, — убежденно отвечал колдун. — Если человек, пусть это даже сам белоголовый, сказал бы, что ему явился господь, и это была бы неправда, то это такой страшный грех, что его сразу поразил бы огонь с небес и он превратился бы в кучку пепла.
Островитянам последнее соображение показалось убедительным. Они закивали головами.
Позади толпы, у хижины, увешанной траурными венками, темнело на оранжевой циновке громоздкое тело Яго, плотно обтянутое старым засаленным эсэсовским кителем. Сейчас никто не обращал внимания на покойника. Даже его мать и вдова прекратили плач и причитания, не решаясь помешать разгоревшемуся спору.
