— Ни за что на свете не могу припомнить, когда именно я это сделал. Я мог бы показать ей теперь, что дыры все заткнуты и что из-за крыс обвинять меня нечего! Впрочем, пусть себе меня обвиняет! Если я стану оправдываться, ничего путного все равно из этого не выйдет.
Он поднялся по лестнице, продолжая бормотать себе что-то под нос. Вскоре после того мы тоже вышли из погреба. Я вынес оттуда убеждение, что дядюшка Фельпс прелестнейший старичок, и до сих пор остаюсь при этом мнении.
Том долго ломал себе голову, соображая, как раз добыть ложку. Он объявил, что непременно ее добудет, и что ему надо только придумать подходящий для этого способ. Выработав, наконец, план действий, он живо объяснил мне его во всех подробностях, после чего мы вдвоем вернулись в столовую, где красовалась на буфете корзиночка с ложками, и терпеливо стали поджидать там тетушку Салли. Тогда Том принялся считать ложки, выкладывая их одну за другой из корзинки. Я тем временем стибрил одну из ложек и спрятал ее себе в рукав.
— Представьте себе, тетушка Салли, — объявил Том, — тут всего-навсего теперь девять ложечек!
Она сердито возразила на это:
— Убирайся, откуда пришел, и не беспокой меня! Я знаю, сколько у меня ложек, и сосчитала их сама.
— Все это так, тетушка, но я пересчитал дважды, и все-таки у меня выходит только девять.
Тетушка Салли, очевидно, готова была сейчас же вспылить, но все-таки подошла и принялась считать ложки. Весьма вероятно, что каждая на ее месте сде лала бы то же.
— Праведный Боже, их в самом деле только девять! — вскричала она. — Не понимаю, что бы это могло значить! Черт их возьми, надо пересчитать ложки еще раз.
Я потихоньку положил на место ложку, которую держал перед тем в рукаве, а потому у тетушки ока залось на этот раз опять десять ложек. Закончив счет, она сказала:
— Что может быть глупее? Незачем было и считать! Я ведь очень хорошо знала, что у меня десять ложек!
Тем не менее она казалась несколько смущенной и раздраженной. Том, как нельзя лучше уяснивший себе ее характер, заметил:
— Нет, тетушка, мне все-таки не верится, чтобы их было здесь десять штук.
— Не будь, пожалуйста, таким болваном, дружочек. Разве ты не видел, как я их считала?
— Положим, что так, тетушка, но все же…
— Ну, ладно, я пересчитаю их опять.
Тем временем я припрятал одну ложку, и тетушка при всем старании могла насчитать их только девять. Это привело ее в такое возбужденное состояние, что она готова была, кажется, рвать и метать. Бедняжка волновалась так, что дрожала всем телом. Она то и дело принималась пересчитывать ложки. В голове у нее получилась, наконец, совершенная путаница; она начала присчитывать к ложкам корзинку и другие лежавшие по соседству предметы. Мы с ложной вежливостью, разумеется, обращали на это ее внимание. Три раза получалась у нее по счету верная цифра и столько же раз выходило совсем не то, что следует. Под конец она разозлилась, схватила корзину с ложками и швырнула ее на пол, дала ногою пинка любимому своему коту и прогнала его на кухню, а нам велела убираться и оставить ее в покое, обещая спустить с нас шкуру, если мы вздумаем мозолить ей глаза до обеденного звонка. Раздобыв таким образом необходимую для наших целей ложку, мы опустили ее тетушке в карман в то самое время, когда она выгоняла нас прочь. Джим еще до полудня получил ее в сохранности вместе с большим гвоздем. Мы были чрезвычайно довольны успешными результатами своего маневра. Положим, нам пришлось немало потрудиться, но Том объявил, что для достижения такого результата можно было бы вынести даже вдвое больше хлопот. Тетушка Салли, по его словам, не решится теперь пересчитывать свои ложки, даже если бы это понадобилось для спасения своей собственной жизни. Если бы даже она когда-нибудь это и сделала, то все же у нее не будет уверенности в том, что ложки сосчитаны безошибочно. Необходимо теперь в продолжение двух или трех дней занять ее другой, подобной же арифметической задачей. Тогда тетушка смертельно возненавидит счет и будет готова вцепиться в глаза каждому, кто осмелился бы требовать, чтобы она практиковалась в таком нелепом и раздражающем чувства арифметическом действии.
Выполняя этот новый план, мы повесили ночью простыню опять на веревку, а взамен того выкрали другую простыню из ее комнаты. Таким образом, по переменно похищая простыни и возвращая их назад, мы в продолжение двух или трех дней довели тетушку до того, что она положительно не знала, сколько именно у нее простыней. Под конец она объявила, что даже и знать этого не хочет, — что это для нее безразлично, и что она не намерена из-за каких-то простыней губить свою душу. Она не станет пересчитывать их, если бы это могло даже спасти ее от смерти, и охотнее ляжет живою в гроб.
Таким образом, с помощью теленка, крыс и счета с препятствиями мы совершенно уладили дело относительно рубашки, простыни, ложки и сальных свечей. Что касается подсвечника, то он не представлял собою ничего особенно существенного, и тяжелое впечатление, вызванное его пропажей, должно было само со бою рассеяться в скором времени.
С волшебным пирогом нам предстояло зато много хлопот и, во всяком случае, несравненно больше, чем мы предполагали. Мы отправились в лес с материалами и приспособлениями, необходимыми для того, чтобы состряпать пирог, и под конец-таки его смастерили довольно удовлетворительно, но это нам удалось не сразу и не в один день. Мы израсходовали три умывальные чашки муки, прежде чем достигли этого результата, не говоря уже о том, что обожгли себе руки и что глаза у нас повыело дымом. Дело в том, что нам нужна была одна внешняя корка, а между тем не удавалось поддержать ее изнутри, и она постоянно проваливалась. Под конец только мы взялись за ум и надумали запечь веревочную нашу лестницу сразу в пирог. Мы отправились поэтому в сле дующую ночь к Джиму, с помощью его разорвали простыню на узенькие полоски, свили их вместе и задолго еще до рассвета изготовили прекрасную веревку, на которой можно было бы удобно повесить человека любой национальности. Понятно, что мы сделали при этом предположение, будто на изготовление веревки потребовалось ровнехонько девять месяцев.
Герб Джима. — Искусный распорядитель. — Нет розы без шипов. — По требность в слезах.
Изготовление перьев для арестанта, равно как пре вращение ножа в пилу оказались для нас чертовски трудными. Джиму, в свою очередь, представлялось, ввиду его безграмотности, что труднее всего на свете писать. Ему надлежало, однако, украсить стены своей тюрьмы подобающими надписями. Мы этого положи тельно требовали. Том уверял, что без надписей никак нельзя обойтись. Не было еще примера, чтобы государственный преступник, содержавшийся в заточении, не начертал на стене тюрьмы своей фамилии и своего герба.
