Подошел ко мне мужик:
шляпа набок, галстук – шик.
Взял за пуговку меня,
тарахтит, а речь – фигня.
С виду – сизый голубок,
а зануда – не дай бог!
Говорю ему: «Амбал,
ты меня заколебал».
Дело было у ларька.
Говорю: «Рванем пивка?»
Голубок рванул и сник.
Будто с пивом съел язык.
…Пейте, граждане, пивко.
Будет на сердце легко.
Потому как в том пивке –
градус! – в каждом пузырьке.
1991
Ах вы, груди!
На Садовой улице в магазине шляп
понял, что погибну я из-за этих баб!
Глазки их пригожие, в клеточку трусы.
Пропадаю пропадом из-за их красы!
Ах вы, груди, ах вы, груди,
носят женские вас люди, –
ведьмы носят, дурочки
и комиссар в тужурочке.
Там, где пес на кладбище гложет свою кость, повстречал я женщину, пьяную насквозь.
Повстречал нечаянно, привожу в свой быт, а она качается, а она – грубит!
Ах вы, груди, ах вы, груди,
носят женские вас люди, –
ведьмы носят, дурочки
и комиссар в тужурочке.
Взял я кралю на руки, выношу на двор.
А она беспочвенный заводит разговор.
Разлеглась, мурлыкая, на рыдван-тахте:
«Что ты, – говорит, – прикасаешься к моей красоте?»
Ах вы, груди, ах вы, груди,
носят женские вас люди, –
ведьмы носят, дурочки
и комиссар в тужурочке.
1962
На диване
На диване, на диване
мы лежим, художники.
У меня да и у Вани
протянулись ноженьки.
В животе снуют пельмени,
как шары бильярдные…
Дайте нам, хоть рваных денег, –
будем благодарные.
Мы бутылочку по попе
стукнули б ладошкою.
Мы бы дрыгнули в галопе
протянутой ножкою.
Закадрили бы в кино мы
по красивой дамочке.
Мы лежим, малютки-гномы,
на диване в ямочке.
Уменьшаемся в размерах
от недоедания.
Жрут соседи-гулливеры
жирные питания.
На диване, на диване
тишина раздалася…
У меня да и у Вани
жила оборвалася!
1960
Вечеринка
Вошла, внесла румянцы,
спросила: кто я есть?
Заваривались танцы,
шумел паркет, как жесть.
Играл я на гитаре –
дубасил по струне!
Дыхнула в ухо: «Парень,
сыграй наедине…»
Я в песню носом тыкался,
как в блюдце с молоком.
А ты, как недотыкомка,
стучала каблуком.
Как звать меня?! Акакиём.
Она в ответ: «Трепач!»
А я ей: «Прочь отскакивай –
как мяч, как мяч, как мяч!»
1960
Бывшие люди
На тряских нарах нашей будки –
учителя, офицерьё…
У них испорчены желудки,
анкеты, нижнее белье.
Влетает будка в хлам таежный,
все глубже в глушь, в антиуют.
И алкоголики – тревожно –
договорятся и запьют.
На нарах – емкостей бездонность,
посудный звон спиртных оков;
на нарах боль и беспардонность,
сплошная пляска кадыков!
Учителя читают матом
историю страны труда.
Офицерьё ушло в солдаты,
чтоб не вернуться никогда.
Чины опали, званья стерлись,
остался труд – рукой на горле!
И тонет будка в хвойной чаще,
как бывшее – в происходящем.
1958, Сахалин
«Стрелочник – дедушка, хмырь…»
Стрелочник – дедушка, хмырь.
Дедушку звали Аркашею.
Словно болотный упырь
форменный – форму донашивал.
Стрелочник в будке живет,
стрелочник пахнет картошкою,
он самогоночку пьет
и заедает – дорожкою…
Как-то с похмелья (дитя!) –
лег поперек – не кровати,
а – на стальные «путя».
Повеселился и – хватит.
1964
«Не стану рассказывать вкусные сказки…»
Не стану рассказывать вкусные сказки
про виски-сосиски, сыры и колбаски.
Я лучше уеду от вас, оглоедов,
в республику мертвых, но дивных поэтов.
Со мной происходят ужасные вещи,
клыкастые пьяные бреды гнетущи!
А мне ведь от Бога подарок обещан –
путевка в цветущие райские кущи!
Обрыдло рассказывать дряблые байки
о том, что родная земля надоела,
почем на углу вечерком раздолбайки, –
до ваших делишек – какое мне дело!
1963
Объявления
Забор. Бумажки. Кнопки. Тётки.
«Сдаю мочу».
«Лечу от водки».
Читаю, словно блох ищу:
«Куплю жену. Озолочу»,
Имен и чисел кавардак.
«Подвал меняю на чердак».
Опять… жену! Вот сукин… дочь!
«Могу от немощи помочь».
Восторг! Куда ни кину глаз.
«Продам хрустальный унитаз».
А вот эпохи эталон:
«Есть на исподнее талон».
…Забор кряхтит, забор трещит
под гнетом суетных желаний.
Он – наша крепость, символ, щит!
А меч… дамоклов меч – над нами.
1970
«Пьет страна. Как туча – брашно…»
«От Москвы до самой до Камчатки…»
Пьет страна. Как туча – брашно!
Вечер. Всполохи беды.
Соловей поет так страшно.
Жутко так цветут цветы…
Сыплет в душу озорную
алкоголем, как дождем.
Продавец очередную
не отпустит – пропадем.
Жаждет душенька отравы,
а чего желает друг?
Из вулкана – стопку лавы?
Или – славы пышный пук?
На Камчатке все в порядке.
Рыба. Дождь. Дворец Пропойц.
Сам с собой играет в прятки
ларька какой-то «поц».
Я пишу стихи рукою.
Посыпаю их мозгою.
Соловей молчит… А друг
зажевал цветком недуг.
1963
«Аэродром, аэропорт…»
Аэродром, аэропорт,
коньяк и яблоки апорт.
Не будут рейсы по дождю.
Не подчинился дождь вождю,
который в будке над страной
не перекроет – проливной.
…Сиди, коньяк тебе и сон,
не спи – залезет муха в рот.
Сиди, товарищ Кацнельсон,
сиди и вянь, как бутерброд.
А самолет не полетит:
сгорело небо – дождь в золе.
Сиди, пока ты жив и сыт,
пока ты, гнида, на земле.
31 декабря 1959, Пулково
Перегрузки
А. Битову
Перегрузки кислого тела,
переборы хмельного сердца.
До того серьезное дело,
что ночами трудно раздеться.
…Провода моих перегрузок –
Что гудите, нервы, сердито?
Обойдемся без пошлых музык
в винной пляске святого Витта.
Самолетиком дряхлым рокочешь,
надрываешься, точно пахарь…
Вроде, сгнил человек, а – хочет!
Голова уже, как папаха, –
вся чужая, вся меховая,
еле-еле… едва живая.
Отчего мои перегрузки?
Оттого, что живу по-русски.
17 ноября 1963, Москва, Внуково
Дым
Посвящается И. С. Тургеневу
Не дымок растаял на рассвете, –
улетучились жена и дети.
Покрупнели щели на полу.
Угнездился таракан в углу.
Хорошо, что не было пока
не шестидесяти – сорока.
Хорошо, что водки было много.
Дым друзей клубился у порога.
1969
«Отпусти меня, боль, отпусти…»
Отпусти меня, боль, отпусти.
Есть у пьяниц пароль: не грусти!
Не грусти, моя свет-красота,
ты всегда настоящая, та.
Ты прости мне проделки мои.
Отпусти меня жить в соловьи.
Буду тихо любить, как светить.
Подзаборной кончине – не быть.
Отпусти меня в обморок вьюг,
в сердце друга, как будто – на юг.
Отпустила вселенская боль:
окунулась душа в алкоголь.
1963
Одоленцы
(зеленые бесенята)
Мне показалось: позвонили!
Я вышел в ночь. За дверью пусто.
То одоленцы поманили…
И я пошел за ними шустро.
Осиротей моя семейка,
заплачьте, розовые дети!
Бульвар, холодная скамейка.
Осенний сексуальный ветер.
Я вновь покинул чистых комнат
геометрическую скуку.
Мне эта ветреность знакома.
