и так обречены
Он был настолько болен, что не мог уже сниматься.
Я же еще и работала, я старалась помочь. Брючки белые он любил, кепочки он очень любил, рубашечки.
Приду – он так радовался. Ел он чрезвычайно мало.
А денег у него совершенно не было. Я выбивала что-то из профкома, что-то приносила сама. Он ел очень мало. Он был очень болен.
И я все время спрашивала, может быть надо что-нибудь. А был очень гордый.
– Ничего не надо! И не приходи!
– Нет, я приду!
И приходила. Приносила творог там, лимончик, сырок, кашку какую-нибудь приготовить, супчик сварить. Как-то приготовила по рецепту моей грузинской подруги баклажаны с толчеными грецкими орехами, курицей, что-то там еще было, уже и не помню. Она сказала, что для больных очень хорошо.
– Сергей Николаевич, я приготовил новое блюдо, вы такое еще не ели. Попробуйте хоть чуть-чуть.
– Зачем хотеть нового, когда мы и так обречены.
Жуткая фраза. Он уже всё понимал.
Меня не пугает новое, меня пугает старое
Сергей Николаевич ко мне очень хорошо относился. Он понимал, что он очень был сложным человеком, но, когда он был на второй операции, то рассказывал мне историю своей жизни, что, наверное, он не так прожил эту жизнь, наверное, всё не то.
– Понимаешь, Любаня, меня не пугает новое, меня пугает старое. Если бы можно было начать сначала, то я остался бы с женой и сыном.
Мой сын – знаменитый землепроходимец
Сергей Николаевич мне показывал письма сына.
– Вот, видишь, Любаня, пишет сын. Любит все-таки, скучает.
Хоть все письма были не распечатаны – он их не читал, но очень дорожил ими и бережно хранил. Всякий раз, когда Сергей Николаевич их вытаскивал, у него был странный взгляд, словно просящий, чтобы я эти письма прочла. Как-то я ему сказала, что, может, ответить надо. Но он как закричит:
– Нет! Не буду! Не хочу!
А через это «не хочу» проглядывалась такая грусть! Ведь он остался совсем один, а любимая женщина и единственный сын так далеко!
– Мой сын – знаменитый землепроходимец. Укатил через океан. Хочешь – сама читай. Мне неинтересно.
Я гамбургер забил в себя нерукотворный – в сортир не зарастет народная тропа
Редкие дни у Сергея Николаевича было хорошее настроение. В такие дни он просил рассказывать, что происходит в стране, в мире. Ну, 90-е годы. Сами знаете – ничего хорошего не происходило. А тут в Москве американцы открыли Макдональд. Вот я и стала рассказывать про него.
– Что это? – поинтересовался Сергей Николаевич.
– Да это как наше кафе, только рестораном называют.
– И что, американцы там ножками Буша кормят?
– Нет. Там жареная картошка, нарезанная полосками. Кажется, фрай называется. Потом – кока-кола. Самое главное блюдо – это гамбургер.
– Это уже что-то немецкое.
– Нет. Это просто булочка, разрезанная пополам. На одну половинку кладут котлету, потом соленый огурец, лук, и всё заливают майонезом. И прикрывают другой половинкой булки. Вот. Это и называется гамбургер. А теперь мы будем есть супчик. Я сварила, очень вкусный.
Сергей Николаевич уже не вставал. Я его кормила с ложечки. Одна, вторая…
– Вкусно, – похвалил он.
И вдруг говорит:
– Я гамбургер забил в себя нерукотворный – в сортир не зарастет народная тропа.
Я так и застыла с ложкой. Видите, он был в здравом уме и не потерял чувства юмора, хотя был уже очень болен. Надо же – гамбургер забил!
Томашевская Зоя, архитектор
Сергей Николаевич выходил из дома весь такой чистенький и наглаженный, в галстуке, и всё такое на свете. А к вечеру я уже видела, как он шел через мостик, держась за парапет. Бывало, возвращаясь домой подщофе, Сергей Николаевич не мог пересечь пешеходный Итальянский мостик и, хватаясь за перила, чуть не падал. Сочувствующие граждане помогали ему подняться.
Отряхивая брюки, он говорил:
– Боже, как низко я пал…
Через несколько дней после премьеры Серёжа пришел за гонораром. Были заплачены какие-то копейки.
– Отдайте это директору на мороженое! Мой гонорар – это моё Я!
Бреховное настроение. Когда у С.Н. спрашивали: «Почему ваша жена больше не пишет?», он мрачно отвечал: «Чернила кончились»
Сидим с Сережей после репетиции в буфете. Он ковыряет, ковыряет вилкой, думает о чем-то.
– Случилось что-нибудь?
– Да нет, всё по-прежнему. Домой не хочу идти. Достала Тонька (гражданская жена Филиппова). У других жены поют, как птички. А эта трещит, как сорока. Даже не всегда понимаю, что говорит. Порой такое бреховное настроение накатывает, хоть в петлю лезь.
– Ну, не всегда жены чирикают, как птички. Чаще каркают, как вороны.
– Ворона каркает с интонацией, с переливами. А эта всё на одной ноте.
– Ну, ты сам ее выбрал.
– Я? Это она меня выбрала. А может, ее ко мне приставили? – и Сережа показал пальцем вверх. – Как ты думаешь, Володя?
Знаете, Юра, мне тоже такая мысль в голову приходила. Но я ничего не ответил, а постарался поменять тему.
– Да ладно. А что, она больше не пишет?
– Пишет?! Чернила кончились, – и он смачно выругался. – Да и про этого мальчика из Уржума Маршак всю книгу переписал. Пейсательница…
Я совершил много ошибок в жизни, а теперь хочу и других научить
Я еще только-только пришел в театр. Старался приходить на все репетиции, даже где я не был занят. Наблюдал за работой актеров и режиссера, набирался опыта. Иногда в поисках образа Сергей Николаевич перебарщивал. Однажды режиссер Эраст Гарин даже пригрозил:
– Я тебя сдам в цирк, клоун!
На что Филиппов ответил:
– Я совершил много ошибок в жизни, а теперь хочу и других научить.
В другой раз Эраст Павлович сделал Филиппову внушение:
– Тут, Сергей Николаевич, зерно, зерно надо найти!
– Да что я, на элеваторе работаю, что ли? – осадил его Филиппов.
