Ознакомительная версия.
Когда голландское торговое судно встречает катамаран Распутина, первое, что замечают и офицеры, и моряк с Фиджи, что это суденышко, будучи фиджийским, заплыло достаточно далеко: фиджийцев привычнее встретить намного юго-восточнее. И, как мы увидим позже, им тоже придется сместиться туда же, потому что далеко на юго-востоке лежит остров Монаха[273].
Объясните мне вы, почему Корто должен встретить подводную лодку Шлюттера под западной оконечностью Новой Померании, то есть по пути на запад, если он отправился с островов Императрицы, в то время как целью подводной лодки была Эскондида, и Эскондида Монаха (19 градусов южной широты и 169 градусов западной долготы) должна находиться к югу от Соломоновых островов и к западу от Фиджи? Один из офицеров немецкой субмарины, что по пути на Эскондиду держит путь в сторону Новой Гвинеи, говорит (буквально): «Скоро мы достигнем Эскондиды» (в то время как до нее, по крайней мере, 20 градусов по меридиану), – наверно, он грезит, угодив в сети Распутина, смещающего границы пространства. Но вообще-то Распутин, или Пратт, или они оба стараются сместить еще и пределы времени.
Кейн и Пандора были схвачены Распутиным 1 ноября 1913 года, но все они оказываются на Эскондиде после 4 августа 1914 года (Монах сообщает им, что в этот день началась война), по большому счету: где-то в сентябре – последней декаде октября, когда появляются англичане. Две страницы Кольриджа, две дискуссии со Шлюттером – и минул год, в течение которого субмарина рыскала непонятными путями, с непостижимым небрежением, словно стараясь повторить ошибки буканьеров XVIII века, Старого Морехода и капитана Ахава.
Все персонажи «Баллады…» перемещаются, как во времена Бугенвиля, если не Меданьи, – они путешествуют по архипелагу неопределенности.
В этом и состоит очарование островов – в том, что они теряются. Горе тому, кто найдет его сразу, словно плывя на жалком пароме, что ходит из Чивитавеккьи на Сардинию. Вечное очарование островов навсегда останется таким, каким его воспел Гвидо Гоццано:
Но нет земли прекрасней, чем остров Неоткрытый, —
испанскому владыке от родственных щедрот
соседнего владыки подарок знаменитый,
скрепленный папской буллой в такой-то день и год.
В неведомое царство Инфант отчалил вскоре,
он видел Фортунаты, он каждый островок
в Саргассовом проверил, а также в Мрачном море,
но дара португальцев, увы, найти не смог.
Пузатые фрегаты вотще крепили снасти,
напрасно каравеллы стремились тайне вслед:
искали португальцы – не улыбнулось счастье,
испанцы обыскались – нет острова и нет.
Но между Тенерифе и Пальмой временами
он возникает, дымкой таинственной повит.
«Как? Остров Неоткрытый? Да вот он, перед вами», —
его с вершины Тейде показывает гид.
Он есть на старых картах, он был знаком корсарам…
Как? Остров Неоткрытый?.. Что? Остров-пилигрим?..
Он не стоит на месте – и моряки недаром
заранее не знают, где ждет их встреча с ним.
И курс они меняют, завидев брег манящий.
Есть остров Неоткрытый. Конечно, это он,
где не цветы, а диво, где сказочные чащи,
где каучук сочится, слезится кардамон…
Себя благоуханьем, подобно даме знатной,
он выдает. Он рядом, подаренный судьбой…
И вдруг он исчезает – прекрасный, непонятный,
уже не отличимый от дали голубой[274].
Я не думаю, что у Гоццано были под рукой какие-нибудь карты из судовых лоций XVIII века, но сама эта идея острова, который «исчезает – прекрасный, непонятный, уже не отличимый от дали голубой», заставляет нас задуматься о временах, предшествовавших решению проблемы долгот, когда для того, чтобы узнать остров, приходилось обращаться к рисункам, запечатлевшим его очертания такими, какими они были увидены впервые. Приближающийся издалека остров (форма которого не была нанесена ни на какую карту) опознавался благодаря своему силуэту, «скайлайну», как говорим мы сейчас применительно к американским городам. И что, если силуэты двух островов оказывались очень похожи, как скайлайны двух городов, в каждом из которых есть свой Эмпайр Стейт Билдинг и (были) свои Башни-близнецы на южной оконечности? Вы высадились бы на этот остров, приняв его за другой, и кто знает, сколько раз так в действительности и случалось.
Ведь островной силуэт меняется в зависимости от цвета неба, плотности тумана, времени суток и даже от сезона, меняющего густоту зеленого покрова. Порою остров, окрашенный издали в голубые тона, может исчезнуть в ночи или в дымке, низкая облачность может окутать очертания гор. Нет ничего более трудноуловимого, чем остров, известный только по силуэту. Добраться до острова, не нанесенного на карту, чьими координатами вы не располагаете, – это все равно что двигаться подобно персонажу Эббота по некой плоской Флатландии, в которой предметы видны только спереди, в виде линий, лишенных толщины, то есть без высоты и без глубины, – не говоря уж о том, что лишь существо, выходящее за границы придуманного Эбботом плоского мира, способно взглянуть на него сверху.
И действительно: говорили, что обитателям островов Мадейры, Пальмы, Гомеры и Иерро, сбитым с толку туманом или призраками Фаты Морганы, виделся порой «потерянный остров» – на западе, между небом и землей.
Точно так же мог примститься между бликующих волн остров, которого нет, или можно было перепутать два острова, которые существуют, и никогда не встретить тот, который хотелось найти.
Так теряются острова.
И вот почему их так никогда и не находят. Как говорил Плиний (II, 96), некоторые острова всегда блуждают с места на место.
[Опубликовано в «Альманахе библиофила», в тематическом номере: Sulle orme di San Brandano. Milano: Rovello, 2011; добавлен доклад, сделанный на конференции, посвященной островам, в Карлофорте в 2010 г.]
Размышления о «Викиликсе»
Вплане содержания «Викиликс» являет собой чисто внешний скандал, но, с точки зрения формы, он был и останется чем-то большим. Можно сказать, он открыл новую историческую эпоху.
Скандал можно назвать внешним, когда на публичное обсуждение выносится то, что все знали и о чем говорили между собой, но исключительно между собой, шепотом, из чистого лицемерия (например, таковы пересуды о супружеской неверности). Любому человеку, даже не сведущему в дипломатии, но видевшему хоть один фильм о международной политике, прекрасно известно, что, по крайней мере после Второй мировой войны, то есть с того времени, когда главы государств могут созвониться или сесть в самолет, чтобы встретиться за ужином, посольства утратили свое дипломатическое значение (вряд ли облаченного в протокольную шляпу-двууголку посла отправляли объявить войну Саддаму!) и, продолжая выполнять незначительные представительские функции, превратились в наиболее очевидных случаях в центры по сбору материалов о стране пребывания (с послом, если он хороший посол, выполняющим обязанности социолога и политолога), а в наиболее «запущенных» случаях – в самые настоящие шпионские гнезда.
Но теперь о такой «побочной» деятельности объявлено во весь голос, американской дипломатии пришлось признать сей факт и тем самым пережить форменную потерю лица. Со следующим занятным последствием: эта потеря лица, прокол, утечка секретной информации нанесли ущерб не столько предполагаемым «жертвам» (Берлускони, Саркози, Каддафи или Меркель), сколько предполагаемому злодею, то есть несчастной госпоже Клинтон, которая, вероятно, и получала эти донесения, направляемые ей сотрудниками посольств в рамках их оплачиваемых профессиональных обязанностей. Совершенно очевидно, что у Ассанжа был зуб на американское правительство, а не на правительство Берлускони.
Почему «жертвы» если и пострадали, то весьма поверхностно? Потому что, как все отметили, знаменитые секретные послания были чистой воды «зеркалом прессы», их содержание ограничивалось тем, что вся Европа знала и обсуждала, и даже в Америке эти сведения уже появлялись в Newsweek. Так что секретные донесения были подобны досье, которые пресс-службы компаний направляют большому начальнику – ведь ему из-за множества дел газеты читать некогда.
Очевидно, что донесения, направляемые Клинтон, не касались секретных вещей, не содержали шпионских «изюминок». Но если речь и шла о более закрытой информации, как, например, о том, что Берлускони проявляет личную заинтересованность к сделкам по российскому газу, даже в подобных случаях (правда это или нет) все «изюминки» просто повторяли слова тех, кого во времена фашизма называли «кофейными стратегами», то есть любителей порассуждать о политике, сидя в барах.
Ознакомительная версия.
