Мариуш Вильк - Тропами северного оленя

Ведь одно дело — понаставить в тундре деревянные тупы и кожаные куваксы, которых из-под снега не видно, и совсем другое — возвести многоэтажные силикатные коробки, а между ними понатыкать гаражи из жести, конструкции из железобетона и склады из бог знает чего. Дерево и кожа гниют, так что даже если кочевники вдруг исчезнут, можно надеяться, что рано или поздно исчезнут из тундры и их следы, а вот силикат с железобетоном останутся тут на веки вечные. По краям всей этой «цивилизации» сохранились остатки прежнего быта: покосившиеся дощатые избушки, то ли дома, то ли какие-то сараи — трудно сказать, потому что они засыпаны снегом по самые крыши, никто там не зимует, и лишь кривая тропинка среди сугробов выдает человеческое присутствие.

Центр Ловозера — улицы Советская и Пионерская, на правом (некогда лопарском) берегу Вирмы. Там расположены региональная администрация и краеведческий музей, почта, районный суд и банк, а также Дом культуры (по субботам — дискотека на месте бывшего кладбища). Пекарня, столовая, газетный киоск и несколько магазинов. Здесь же два каменных чума — своего рода символ Ловозера: в одном — Центр саамской культуры, в другом — норвежская протестантская миссия. Тут живет большая часть ловозерской знати, например, Саша Кобелев.[37] Да, еще — чуть не забыл: на одном конце Советской улицы несколько лет назад возвели маленькую церковь из силикатного кирпича. На другом — по-прежнему стоит памятник Ленину.

На левом (прежде коми-ижемском) берегу Вирмы блочные дома образуют две улицы — саама Юрьева и коми-ижемца Вокуева. Первый был пастухом, во время войны воевал на Севере, управлял оленьими упряжками, а потом стал передовиком производства в тундре. Второй погиб в Афганистане. На улице Вокуева (бывшей Колхозной), недалеко от библиотеки мы сняли двухкомнатную квартиру с видом на Вавнбед. На нашем берегу — офис «Тундры» (бывший колхоз, ныне кооператив), главного экспортера оленины на Кольском полуострове. Здесь же — городская баня, бар и больница. Кладбище — чуть дальше.

Река Вирма вносит путаницу — извиваясь и петляя, нарушает индустриальную геометрию Ловозера. Согласно одной из концепций, название реки происходит от соединения двух саамских слов: «варр'» — «лес» и «йогк» — «река», то есть Лесная Река. Моя интуиция, близкая поэзии Октябрины Вороновой,[38] подсказывает, что Вирма — «верр», то есть «кровь» по-саамски, и «ма» — «родная земля».

Могу себе представить, что чувствовала саамская поэтесса, глядя на этот силикатный нарост, уродовавший ее землю.

— Сегодня — еще год моей жизни. С возрастом мне стало казаться, что я постепенно прикрываю ставень. Через узкие окна-бойницы мир видится более четким, чем через окна, подобные вытаращенным глазам. По мнению римского архитектора Веттия Сира, так происходит потому, что узкие окна сгущают клин света: тормозя движение атомов, они деформируют края этого светового потока, так что картинка становится более четкой, более контрастной и более впечатляющей.

— Окна кочевника — его глаза, — улыбаешься ты, — достаточно просто слегка их прикрыть.

Возможно, цель жизни — просто видеть?

Кстати, о глазах… У северных охотников на оленей существовал обычай выкалывать глаза убитого зверя и закапывать их в землю. Иногда глаза предварительно вкладывали в олений желудок или поливали его содержимым — словно бы кормили перед тем, как похоронить. Исследователи утверждают, что это один из наиболее архаических обрядов культа Великой Матери.

Охотники на оленей верили, что Мать-Земля вкладывает глаза в живот женщины, важенки или другой самки, и там они уже обрастают плотью, а затем появляются на свет. Поэтому если не вернуть их Матери-Земле, глаза могут натворить бед. Например, если женщина заглянет в глаза мертвому оленю и пожалеет его, глаза, заметив сочувствие, передадут его глазам живых оленей, и стада надолго уйдут из тундры. Уж не говоря о том, что глаза убитых оленей могут проникнуть в женское лоно.

Согласно верованиям кочевников, глаза могут жить собственной жизнью и скитаться по миру — не переставая глядеть. Этим пользовались шаманы в своих экстатических путешествиях — посылали свои глаза на поиски оленьих стад или на тот свет, в то время как сами лежали без чувств (каждый из нас переживает это во сне, во время которого глаза странствуют самостоятельно и наблюдают разные картины). Словом, в архаических верованиях Севера глаза — зачаток того, что в более поздних религиях было названо душой. В глазах сосредоточена сила духа. Смотреть — значит быть.

Анимисты полагают, что каждый камень, дерево, гора или река наделены душой. А стало быть, вся Природа молча глядит на нас. Сколько раз на северных тропах у меня возникало ощущение, будто за мной наблюдают. Будто на меня постоянно кто-то смотрит — то из чащи, то из озерной воды выглядывает, то с горы взирает. Это ощущение усиливает необыкновенная тишина северной природы. Ее безмолвие.

Мне бы и самому хотелось однажды стать «взглядом как таковым, не имеющим названия, на границе Я и не-Я».[39]

Кто-то спросит, почему я зимую в Ловозере, а не в Краснощелье, к примеру, на реке Поной? Оно не затронуто индустриализацией и к оленям ближе. Почему именно отсюда я решил протаптывать свою саамскую тропу?

Во-первых, на берегу Ловозера испокон века останавливались охотники на оленей. Обнаруженные здесь древнейшие следы человека относятся к VI тысячелетию до нашей эры. Примерно четыре тысячелетия существует ловозерская керамика (Lovozero Ware) — помимо асбеста, местные жители добавляли в глину человеческий волос и оленью шерсть. Для археологов район Ловозера — поистине Клондайк. Чего тут только не выкапывали: и топоры, и тесла из кварца, и кинжалы из кремня, и скребки из сланца, а еще светильники из горного хрусталя, гарпуны из моржового клыка, наконечники из рога лося, крючки, иглы и шила из оленьей кости, костяные фигурки. Даже янтарную подвеску обнаружили — свидетельство связей местных кочевников с балтийскими народами. А впервые ловозерский погост упоминается в русской книге податей в 1608 году. Речь в ней идет о десяти вежах,[40] принадлежащих шестнадцати лопарям мужского пола. Женщин тогда не считали. Дань платили песцовыми шкурами.

Во-вторых, Ловозеро сегодня — столица российских саамов, имеющая собственный герб (с изображением оленя) и собственную элиту. Это центр саамской политики, саамской культуры и саамского языка. Сюда съезжаются гости на главные мероприятия в дни саамских праздников, тут проходят все посвященные саамам конференции, отсюда вещает радио на саамском языке. Здесь культивируются древние методы выпаса оленей и традиции саамских ремесел. Здесь выступает саамский коллектив песни и пляски. В местном музее собрана богатая коллекция саамского искусства. В ловозерской библиотеке есть почти вся литература о саамах. А в здешней школе народных промыслов можно под руководством мастера собственноручно выделать пару оленьих шкур и сшить из них настоящие яры,[41] выварить кости оленя и вырезать из них рукоять ножа или приготовить несколько национальных блюд из оленины. Кое-что Наташа уже опробовала.

В-третьих, Ловозеро — еще и своеобразная лаборатория: Советская власть переселила сюда кольских саамов в середине XX века, ликвидировав как «неперспективные» разбросанные по тундре небольшие погосты. Поэтому здесь, словно в пробирке, видны результаты этого эксперимента (алкоголизм, самоубийства), и можно понаблюдать — что будет дальше?

И в-четвертых: Ловозеро лежит посреди Кольского полуострова, а потому представляет собой отличный «базовый лагерь»: Ловозерские тундры — буквально в двух шагах (полтора часа на лыжах). От Хибинских тундр их отделяет Умбозеро, второе по величине местное озеро, в котором берет начало река Умба. По ней вы за несколько дней доберетесь до Белого моря, осмотрев по пути знаменитые канозерские петроглифы. В Краснощелье отсюда летает самолет, дальше можно спуститься по Поною, самой длинной из здешних рек, — посетить разбросанные по его берегам вымершие саамские погосты и поискать могилы поляков, что в 1940 году строили там аэродром. Еще из Ловозера можно вместе с пастухами отправиться на север, к Баренцеву морю.

В общем, здесь есть чем заняться.

Как я уже говорил, в Ловозеро мы приехали в конце декабря (посреди полярной ночи!), и мое знакомство с саамской столицей напоминало первые впечатления Блейка, героя фильма Джима Джармуша «Мертвец», от Дикого Запада. Я имею в виду не секс и выпивку, а стиль киноповествования — вспыхивающие во тьме кадры. Что только подчеркивала украсившая улицу Советскую иллюминация.