Видимо, не случайно, что два великих сына самой суровой страны — Григ и Ибсен сумели, на мой взгляд, лучше других воспеть божественно нежно, казалось бы, самые неуловимые оттенки тончайших человеческих чувств. Суровые условия — природные или общественные — закаляют человека, делают выносливым. В жестокой борьбе куется твердость духа и несгибаемая сила воли, характер борца.
Достоевский среди великих русских художников слова был одним из тех, кого будто сама природа нарочно хотела со дня его рождения испытать на прочность. С раннего детства Достоевский был физически слабым, впечатлительным ребенком. Конечно, при нормальных условиях жизни человек с такими неуемными задатками силы воли, как у него, быстро сумел бы восстановить здоровье. Но Достоевскому изначально была уготована другая судьба. Великомученическая жизнь его изо дня в день подвергалась несчастьям и потрясениям все более тяжким и трудным. И он, как мужественный солдат в бою, всю жизнь вел борьбу с неравными по силе противниками, истекая кровью, падал, но всегда вставал, наперекор своей злой судьбе, шел вперед к заветной цели. Иной раз казалось, что последние силы покидают слабое тело писателя, но он, как чудо-герой из любимой сказки народа, и тогда жил, продолжал борьбу, всегда на последнем дыхании. Мысленно прослеживая жизнь писателя, приходишь к убеждению: был он рожден для борьбы. еще в начале жизненного пути Достоевский тщетно боролся с отцом-деспотом за свое будущее. Проиграв первый поединок, он становится юнкером военно-инженерного училища. Вскоре состоялось знакомство его с членами тайного кружка петрашевцев. Затем — разгром кружка, расправа, кандалы, острог, трибунал. Проходит несколько томительных тяжких дней и ночей в ожидании исполнения неумолимого приговора — казни. После жуткой церемонии состоявшейся духовной казни автор «Бедных людей» от ужаса, испытанного в течение нескольких минут на эшафоте, не мог долгое время опомниться и прийти в себя. Ему показалось, что молодость и надежду вырвали из его сердца и навсегда похоронили в снегах Сибири. «Та голова, — писал он брату, — которая создана и свыклась с высшими потребностями духа, та голова уже срезана с плеч моих. Но, к счастью, мрачная мысль недолго преследовала писателя. Уже по приезде в Сибирь близко знавшие писателя в те дни люди с радостью заметили его чрезвычайное спокойствие. Когда только первое знакомство с мертвым домом, этим «кладбищем живых», приводило в ужас и отчаяние даже самых здоровых, сильных людей, он, нервный, больной, был спокоен. Читая жизнеописание Достоевского, люди по сей день не перестают восхищаться проявленным им стоическим терпением и мужеством в дни неимоверных лишений и страданий. Даже свободный от суеверия человек предполагает тут в кумире своем какую-то таинственную мифическую силу, будто приходившую ему на помощь в трудный час. Ибо рассудок не способен понимать столь неисчерпаемую энергию в физически слабом теле. Да, безусловно, была у него и другая сила. Она, эта сила, — страстная любовь к жизни и желание служить своему народу и отдать людям священный огонь божьего дара, который он бережно носил в своем сердце. «Человек есть тайна! Ее надо разгадать», — записывал он, будучи еще юнкером военного училища. Эти слова не случайно были написаны в блокноте рукой юноши, это было уже боевым призывом и программой, предопределявшей мировоззрение, стиль, философскую концепцию будущего большого писателя. Он верил в себя, в свою силу, в свой талант, знал также, на что способна величайшая сфера его духа. Жажда жизни придавала писателю неистребимую силу и энергию. Ибо, как известно, равнодушие — родное дитя бездушия. Благодаря жажде жизни он один из немногих счастливых, которые выжили и покинули Омский мертвый дом живыми. Отбыв срок наказания, он с новой энергией борется за восстановление человеческих прав и за право писать, печататься. Он теперь в Казахстане, в Семипалатинске. Он теперь солдат. И тут впервые в жизни влюбляется. И с этого дня он с удвоенной энергией ведет борьбу, теперь еще и за любимую женщину, за семью, за счастье — при этом обнаруживает неподозреваемые раньше страстность, горячность и настойчивость в достижении высокой цели. Бывают мимолетные улыбки истории. Но она подобна улыбке капризной красавицы, которая только усиливает в сознании человека огорчения. Женитьба, семья, супружеская жизнь не облегчили тяжелую участь писателя. Исаева вскоре скончалась, так и не успев согреть озябшую душу писателя теплом своего женского сердца. После потери горячо любимой женщины трагедия личной жизни Достоевского усилилась.
Вот краткий перечень событий, происшедших в жизни писателя. Она, эта жизнь, — целая драматическая летопись одной из могучих скорбных личностей мира.
Нельзя забывать, что в то далекое время жестокая колониальная политика царя превратила веками безмолвствовавшую обширную землю казахов по существу во второй после Сибири мрачный угол. Действительно, если в это время «на диком бреге Иртыша» молча переносил все обиды и унижения солдат 7-го линейного батальона Достоевский, то где-то на юге, на знойном берегу Аральского моря, томился в безысходной черной тоске другой каторжный солдат Тарас Шевченко. Пройдут еще десятки лет, и вслед за петрашевцами, народовольцами и просто террористами-одиночками потекут из опальной России, гремя тяжкими кандалами, в глубину неведомой земли кочевников другие узники произвола, на этот раз марксисты, обросшие, оборванные, обессиленные жаждой и голодом.
Достоевский был одним из первых политзаключенных, вступивших на землю казахов. Коренное население, кочевники, находились в абсолютном неведении относительно политики большого мира. Нам известны только два просвещенных казаха того времени. Одному из них, Абаю, сыну грозного степного феодала, в тот памятный год было четырнадцать лет, и учился он в медресе Ахмеда-Рза. Другой, Чокан Валиханов, потомок могущественного ханского рода, блистательный офицер русской армии, бывший адъютант Омского генерал-губернатора, будущий действительный член Императорского Русского Географического Общества, за свою до обидного короткую жизнь оставивший, однако, потомкам пять томов первоклассных научных трудов по истории, этнографии, географии, фольклору казахов, киргизов, кашгарцев. Как вы знаете, еще в Омске встречается Достоевский с Чоканом, там состоится их первое знакомство. Затем узы их долголетней, искренней дружбы прочно завязываются уже в Семипалатинске. Обычно сумрачный, скрытный, скупой в выражениях своих чувств Достоевский перед Чоканом щедро раскрывает свою душу и пишет ему: «...а я вам объявляю бесцеремонно, что я в вас влюбился. Я никогда ни к кому, даже не исключая родного брата, не чувствовал такого влечения, как к вам, и бог знает, как это сделалось».
Быть может, ошибаюсь, но тут, особенно в последней фразе, нетрудно заметить легкое, вообще-то не свойственное характеру Достоевского, кокетство перед молодым другом. Ибо кто-кто, а уж он, великий психолог, наверняка знал причину своего столь страстного расположения к Чокану. О, да, этот человек «с острыми, как у зверя, глазами» видел насквозь все закоулки человеческих душ. В революционном порыве вольнодумствовавшего Чокана он, конечно, прежде всего узнавал, видел самого себя, молодого тогда, пылкого, целеустремленного, отличавшегося в суждениях категоричностью и непримиримостью убеждений.
Нам известно, что после всех пережитых страшных мук и потрясений, в ссылке в Семипалатинске, к нему в иные томительные бессонные ночи нет-нет да и подкрадывается позднее раскаяние, отказ от своих былых юношеских воззрений. Однако то не было решительным отмежеванием от прежней мечты и раздумий, а скорее всего лишь мимолетным колебанием очень уж истерзанной, измученной души. Ибо в последующие годы жизни писателя нетрудно найти моменты, когда он был гораздо искренней и справедливей к себе, говорил, что он «больше дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и до гробовой крышки». Не поразительна разве столь железная стойкость и последовательность в своих гражданских убеждениях этого человека! В мятежной его голове, в той самой, которая, казалось, была раз и навсегда срезана с его плеч мечом палача, после долгих лет испытаний и мытарств все еще роятся сомнения и неверие в житие наше.
И зная его беспощадный, непокорный дух, я допускаю такую вольную мысль: в период пребывания писателя на земле казахов в скромном доме уездного почтмейстера великий писатель наедине со своим оригинальным другом, Чоканом Чингизовичем, наверняка вел разговор о тяжелой участи колониальной окраины России, о кочевниках с их веками устоявшимися феодально-родовыми предрассудками и неустроенным бытом, об их вечных скитаниях в поисках пастбищ и воды, о степняках, гонимых судьбой, как перекати-поле злым ветром. Он, определенно, вел разговор об их бесправии, угнетенности, темноте. Надо полагать, и — уверен — это не будет большой ошибкой, что беседа эта была отнюдь не скучной, вялой, под стать полусонной жизни степи в тоскливые дни изгнания. Достоевский со свойственным ему нервно повышенным темпераментом и с горячей участливостью к судьбам обиженных, думается мне, не просто вел беседу, а говорил бурно, резко, то и дело вскакивая с места, крупно шагая по скрипучему полу, жестикулируя на ходу, приводя свои и без того веские доводы, каждый раз искренне убеждая своего молодого друга «быть просвещенным ходатаем своего народа перед Россией».
