Глава 2. Сергей. «Чаша с отравой»
Пока отец, начальник крупного автомобильного завода, был на работе, сын его чаще всего был предоставлен самому себе.
Сергей рано привык к самостоятельности. Он сам играл, сам учился, и родители не очень - то много занимались его воспитанием. Отец никогда не рассказывал ему в детстве сказок на ночь, вообще не читал никаких детских книг, но с младенческих лет вел с ним разговоры относительно окружающей жизни, распространяясь о полезности того или иного дела. И Сергей слушал его всегда внимательно, не перебивая, и многое запоминал.
Отец был для него тогда во многом образцом. Он всегда одевался торжественно и хорошо, в добротный костюм, ловко завязывая галстук, всегда был выбрит, причесан, опрятен, тщателен и медлителен в делах. Он редко шутил, больше говорил серьезно и строго, часто приподнимая палец вверх, чтобы подчеркнуть значительность сказанного, говорил всегда по делу, никогда не суетился и этим нравился сыну. Он был хорош в роли отца и сам знал это.
Сергей любил надежность и основательность отца, с ним всегда было спокойно и хорошо. Он как бы противостоял матери - женщине мятущейся, беспокойной, вечно чем-то недовольной и слегка болезненной. Она никогда не существовала для Сергея всерьез, ибо уже сыграла отведенную ей природой роль. Он не воспринимал её "охи" и "ахи", её приставания с просьбами помыть руки или с намерением пожалеть, если ударился. По-своему, он, конечно же, любил мать, но рядом с отцом её поставить ни в коем случае было нельзя. Позже Сергей начинал задумываться, почему отец женился на ней, пытался разгадать, чем она его привлекла, и не мог. Слишком красивой она не была, умной и серьезной тоже. Поэтому, мать всегда существовала для Сергея на периферии, на последнем плане, и он редко обращался к ней со своими душевными переживаниями. Учился Сергей отлично, чем удивлял отца, считавшего его способности довольно средними. Отец всегда старался контролировать учебу сына, скрупулёзно проверять уроки, тщательно просматривая тетради, внимательно и дотошно спрашивая даже задание по географии и рисованию. И Сергей не противился этому, ибо привык к такому контролю. Это его принуждало всегда готовиться и побеждать лень.
Отец взял себе за правило раз в месяц бывать в школе, осведомляясь об учебе и поведении сына, делая надлежащие выводы.
- Математика - корень всего, - говорил отец, подняв палец, поглядывая на тетрадь, лежащую перед ним. - Будешь знать математику, будешь вооружен в жизни, всегда сможешь все посчитать... Остальные предметы не так важны, но могут пригодиться в обществе, чтобы не ударить лицом в грязь, чтобы показать свои знания, свою общую культуру. Поэтому и стихи учить нужно, а потом где-нибудь, когда-нибудь, цитату нужную вставишь, и люди подумают: «Вот какой культурный человек, много знает».
Сергей привык к таким долгим сентенциям отца, слушал его всегда молча и покорно. Отец наказывал сына редко, но очень жестоко – тяжесть его руки Сергей запомнил на всю жизнь! В эти минуты он ненавидел отца, но, потом успокоившись, приходил к мысли, что у отца не было выхода, по-другому его, Сергея, не заставить. Выходит, отец опять прав!
С отцом Сергей никогда не был веселым, скорее серьезным и хмурым, как и сам отец. Гости, изредка бывавшие дома, говорили: «Какой серьезный мальчик!». Отец снисходительно улыбался, но никогда ни перед кем сына не хвалил, и, при чужих всегда держался с ним строго, наедине же - просто, по- дружески, но, никогда не впадая в шутовство или в баловство.
Дома было много книг, собрано было все, что именовалось книжным дефицитом. Были престижные и редкие собрания сочинений писателей разных времен и народов, философская, юридическая, искусствоведческая литература,
Но книги годами стояли нетронутыми, припадая пылью, спрятав свою мудрость.
Отец и мать почти ничего не читали, и только Сергей тревожил увесистые тома, полюбив, в конце концов, чтение. Родители всегда выписывали кипу газет и журналов, только это и читали.
Отец любил, утонув в глубоком кресле, читать медленно и деловито, делая в журнале пометки. Его лицо - крупное, массивное, значительное, в больших, блестящих золотом очках становилось строгим. Сергей, пристроившись рядом на диване, непроизвольно копировал его, воображая себя взрослым, значительным, придумывая себе и груз очков и, иногда, настолько входил в роль, что откликался по зову матери так же громко и сухо, как и отец.
- Он - твоя копия, - вздыхала мать и вновь принималась рассказывать о каких-то своих проблемах. Отец сдержанно слушал её, давал рекомендации, всегда мог дать ей деньги, но когда мать ему надоедала, он просто закрывался газетой и молчал. Мать, тяжело вздыхая, уходила к себе.
Сергей однажды услышал, как мама говорила об отце своей подруге и соседке в минуты откровенности: «С ним, как за каменной стеной. Надежно». И Сергей запомнил эти слова, как лучшую рекомендацию и характеристику отца.
***
Он полюбил ездить с отцом на охоту. Они вставали, когда город еще спал, и в небе мерцали холодные звёзды, выкатывали из гаража машину, садились в ее прохладный, пропахший кожей, бензином и пылью уют, и ехали, освещая непроницаемую ночную мглу. Сергей любил наблюдать за уверенными движениями отца за рулем. Любил, прикрыв глаза, ощущать, как они летят в темноте, едва видимые в этом страшном, проваливающемся пространстве с танцующими огнями, и как замирает сердце от волнения. Любил держать руку в раскрытом окне, ощущая режущий холодный ночной воздух, любил смотреть на мелькающие, тихие, безмолвные дома, где спят люди, не зная, что он, Сергей, сейчас здесь, в автомобиле, летит как астронавт в темной, загадочной Вселенной, где планетами и звездами служили огни редких встречных автомобилей.
Они въезжали в темный и страшный лес, полный шорохов и звуков.
В бирюзово-темном небе над ними нависала желтая коварная луна. Она не светила по-настоящему, а лишь создавала своим молочным, коварным светом лесных чудищ, состоящих из бесчисленных теней. Мигающие звезды были как-то ближе, роднее, понятнее.
Они встречали рассвет где-то у болота, греясь у костра, слушая треск дымящихся сучьев. От едкого дыма слезились глаза. Трепетные языки пламени освещали узкое пространство, выхватывая у темноты окружающие деревья. Было уютно, но несколько жутковато, казалось, в темноте кто-то ходит, по-старчески кряхтит, крадется...
Постепенно начинало белеть, становилось холоднее. Верхушки деревьев вдруг вспыхивали красным, и за озером, цепляясь за высокую стену леса, карабкалось ослепительно-жгучее, красно-золотое солнце, бросая лучи на зеркальную гладь. Черная вода в озере превращалась в белую и седую, потом принимала бирюзовый, рубиновый и, наконец, ослепительно синий оттенок. Вдруг замолкали лягушки, и остро пахло рыбой, тиной и костром.
Отец шагал по болоту, уверенно палил из двустволки в уток, был крепок и силен, и нравился Сергею.
Потом они устраивали пиршество у костра, и отец, медленно жуя, говорил:
- Видишь, лес какой огромный! Сколько гектаров древесины! Но весь лес рубить нельзя! Где охотиться будем, где дичи жить? Ко всему нужен разумный подход!
И это все запоминал Сергей, наблюдая, как отец пьет кофе, и солнце ласкает верхушки сосен, скользя по коричневым смолистым стволам, а в траве трепещет беспощадная, окровавленная, побежденная дичь...
Всего два раза в жизни Сергей видел отца слабым и беспомощным. «Он растерялся», - думал Сергей. – «А теряться нельзя никогда».
В первый раз это было, когда они после удачной охоты, веселые, мчались по шоссе и их остановил автоинспектор, молодой парень, попросил техталон за превышение скорости. Отец, как обычно, слегка улыбнувшись, уверенно протянул ему купюру, но парень строго посмотрел ему в глаза, что-то коротко сказав, отвернулся и ловко пробил дырку в техталоне. Отец как-то согнулся, растерялся, виновато улыбаясь, а потом нахмурился: в первый раз не сработал тот принцип, по которому он жил и благодаря которому вывел формулу, что так живет весь мир.
