Ознакомительная версия.
Вот я и добрался до «Моне». На улице стоят два парня: один курит сигарету, второй кутается в куртку.
Но все, что услышала Джессика, это то, что я беру вину на себя. Она встала, глядя на меня сверху вниз, и покачнулась. Так скажи мне, Джессика, что ты намеревалась сделать? Ударить меня или исцарапать? Потому что было ощущение, что ты готова сделать и то, и другое. Как будто ты не могла решить. Как ты тогда меня назвала? Не то чтобы это очень важно, но хотелось бы уточнить. Я была так сосредоточена на том, чтобы увернуться от твоего нападения, что пропустила, что ты сказала. Тот маленький шрам, который вы видели у меня над бровью, это след от ногтя Джессики… который я после вытащила.
Я заметил этот шрам несколько месяцев назад на вечеринке – маленький дефект на прекрасном личике. И я сказал ей, что это даже мило, а она взбесилась.
А может, вы и не обратили на него внимания. Но я-то вижу его каждое утро, когда собираюсь в школу. Он как бы говорит мне: «Доброе утро, Ханна». И каждый вечер желает мне спокойной ночи.
Я толкаю тяжелую деревянную дверь со стеклянными вставками, ведущую в «Моне», оттуда вырывается теплый воздух, и проскальзываю внутрь.
Это больше чем просто шрам. Это удар в живот, пощечина, нож, который мне всадили в спину, потому что нет ничего хуже, когда близкий тебе человек – по крайней мере, я так думала – верит не тебе, а слухам, отказывается признавать правду. Джессика, дорогая, мне действительно интересно, притащила ли ты свою задницу на мои похороны? И если да, то заметила ли ты отметину, которую оставила у меня на лбу и в жизни? Нет. Скорее всего, нет.
Она не могла.
Потому что многие шрамы нельзя заметить невооруженным глазом.
Потому что не было никаких похорон, Ханна.
В память о Ханне мне следовало бы заказать горячий шоколад. В «Моне» его подают с плавающим зефиром. И это единственное место из тех, что я знаю, где так делают. Но когда официантка принимает у меня заказ, я говорю, что буду кофе, потому что он на целый доллар дешевле шоколада. Она дает мне кружку и показывает на стойку самообслуживания. Наливаю полужирные сливки так, чтобы они закрыли дно кружки, а затем добавляю кофе.
Может, стоит посидеть здесь подольше и послушать записи? Мне кажется, нужно закончить с этим как можно быстрее. Лучше всего сегодня же. Интересно, получится ли у меня? Должен ли я дослушать до моей истории и отправить кассеты дальше? Или же стоит узнать, чем все закончится?
– Что слушаешь? – спрашивает девушка-официантка. Она стоит рядом со мной, проверяя, не нужно ли долить в контейнеры сливки – полужирные, обезжиренные и соевые. Тату в виде пары черных линий тянется по ее шее и исчезает за воротничком блузки.
– Так, ерунда, кое-какие записи на кассетах. – Бросаю взгляд на желтые наушники, болтающиеся у меня на шее.
– На кассетах? – Она берет контейнер с соевым молоком и держит его, прижав к животу. – Очень интересно. Это кто-то из известных исполнителей?
Качаю головой и кладу в кофе три кусочка сахара.
– Мы вместе ходили в школу, два года назад. Ты ведь Клэй, да?
Я ставлю кружку и пожимаю ей руку – она теплая и мягкая.
– У нас был один общий урок, – говорит она. – Но мы особо не общались.
Что-то припоминаю, но ничего конкретного. Может, она подстриглась?
– Ты меня не узнаешь, – говорит она. – Это нормально. Я сильно изменилась после школы. – Она закатывает ярко подведенные глаза. – И слава богу.
– Так на что мы вместе ходили? – Беру деревянную палочку и помешиваю кофе.
– Работа по дереву.
Но я все равно не могу ее вспомнить.
– Все, что у меня осталось после занятий, – это какие-то обломки, – говорит она. – Ах, да, еще я сделала такую специальную скамейку, на которой сидят, когда играют на пианино. Пианино у меня до сих пор нет, а вот скамейка сохранилась. А ты помнишь, что делал?
– Набор для приправ, – отвечаю я.
Продолжаю помешивать кофе, пока он не становится светло-коричневым от сливок, а на поверхности начинают плавать коричневые вкрапления кофейной гущи.
– Ты мне всегда казался очень милым, – говорит она. – Все в школе так думали. Немного тихий, но хороший. Тогда все считали, что я очень много болтаю.
Клиент около стойки кашляет – мы одновременно оборачиваемся, но он ни на кого не обращает внимания, даже не оторвался от меню с напитками.
– Что ж, увидимся, когда у меня будет свободное время. – Она смотрит на меня. Мы снова пожимаем друг другу руки, и она возвращается за стойку.
Да, это я. Милый парень Клэй.
Будет ли она думать так же, если услышит эти записи?
Направляюсь в конец зала, к дверям, ведущим на веранду. Мне приходится переступать через вытянутые ноги посетителей, обходить выставленные стулья, пытаясь не разлить кофе. Но капля горячего напитка все-таки проливается на пальцы. И сейчас я смотрю, как она стекает и падает на пол. А затем тру носком ботинка образовавшееся пятно, пока оно не исчезнет.
Это напоминает мне, как сегодня днем я видел листок бумаги, оторвавшийся от двери обувного магазина и упавший к моим ногам.
После самоубийства Ханны, но до того, как появилась коробка с кассетами, я часто оказывался рядом с обувным магазином ее родителей. Благодаря этому магазину они переехали в наш город. Его бывший владелец после тридцати лет работы собирался продать магазин и выйти на пенсию, а ее родители как раз хотели переехать и подыскивали себе бизнес.
Не знаю, почему я приходил в это место, возможно, мне хотелось быть ближе к Ханне, почувствовать какую-то связь с ней, а это было единственное место, которое пришло мне в голову. Здесь я искал ответы на вопросы, которые никогда бы не задал вслух. О ее жизни. О смерти. Обо всем, что с ней происходило. Я и понятия не имел, что кассеты уже начали путешествие и что в них многое объясняется.
Впервые я пришел к обувному магазину в первый день после ее самоубийства. Свет не горел, а на листке, приклеенном к витрине, черным толстым маркером было написано: «Скоро открытие». Очевидно, писалось в спешке: почерк был очень неряшливым, словно у кого-то не было времени. На стеклянной двери представитель службы доставки оставил записку на самоклеящемся листке: «Попробую завтра». Через несколько дней, когда я вернулся к магазину, на двери появились новые записки.
Сегодня, возвращаясь из школы домой, я тоже проходил мимо обувного магазина. Когда я читал даты и записки на листочках, приклеенных к двери, самая старая записка оторвалась и приземлилась на землю, прямо рядом с моим ботинком. Я ее поднял, посмотрел на дату и приклеил под более позднее послание.
Думаю, они должны скоро вернуться. Они уехали, чтобы похоронить Ханну в городе, где жили раньше. В отличие от стариков или больных раком, самоубийц никто не любит и не жалеет, поэтому они просто собрали вещи и уехали.
Открываю дверь на веранду «Моне», стараясь не расплескать кофе. Свет приглушен, все столики, включая тот, за которым любила сидеть Ханна, заняты. Трое парней в бейсболках баскетбольной команды молча сидят, склонившись над тетрадями и учебниками. Я возвращаюсь внутрь и сажусь за маленький столик у окна, через которое видно веранду, но столик Ханны скрыт за колонной, оплетенной плющом. Делаю глубокий вдох.
Ханна все продолжает свое повествование. И каждый раз, когда я слышу, что сейчас речь пойдет не обо мне, я успокаиваюсь, но ненадолго, потому что внутри меня уже поселилось чувство страха от того, что я должен услышать. Знаю, моя очередь рано или поздно наступит. И я только хочу, чтобы это все побыстрее закончилось. Что же я тебе сделал, Ханна?
Ожидая, пока она начнет говорить, смотрю в окно. На улице темнее, чем в кафе. Напрягаю зрение и вот уже могу различить свое отражение в стекле. Перевожу взгляд на плеер, лежащий на столе, – все еще тишина, хотя кнопка проигрывания нажата. Может, плохой контакт? Чтобы проверить, нажимаю «Стоп».
Затем снова «Проигрывать».
Тишина. Делаю погромче, шум в наушниках усиливается, и я снова убавляю громкость и жду.
Ш-ш-ш!.. в библиотеке нужно вести себя тихо.
Ее голос. Шепот.
Ш-ш-ш!.. в кинотеатре или церкви.
Внимательно прислушиваюсь.
Иногда рядом нет никого, кто бы попросил вас не шуметь… вести себя тихо-тихо. Иногда нужна тишина, даже если ты один. Как мне сейчас.
Ш-ш-ш!
Посетители кафе громко болтают, но я слышу только голос Ханны.
Например, вам стоит быть тихим – очень тихим, – если вы собираетесь стать Подглядывающим Томом.[3] Потому что вдруг вас услышат?
Перевожу дыхание. Речь точно не обо мне. Пока не обо мне…
Что, если она… или я… обнаружат тебя? Да-да, тебя, Тайлер Даун.
Откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза.
Ознакомительная версия.
