Вперед шагнул ближайший придворный, присутствовавший при разговоре, – человек средних лет с мохнатыми бровями и аккуратной бородкой.
– Я схожу, – предложил он.
– Отлично, Стефан, – кивнул Катулл. Луций, услышав имя, навострил уши. – Пинарий скажет, где он лежит, а я объясню Цезарю причину задержки.
Как только Катулл отошел подальше, Луций шепнул:
– Сегодня, до прихода сюда, я уже слышал твое имя.
Стефан кивнул.
– Через десять дней, – произнес он тихо, едва шевельнув губами.
Луций наморщил лоб. О чем он?
– Через десять дней, – повторил Стефан. – За четырнадцать дней до календ месяца домициана, в пятом часу дня. Запомнишь?
Секунду Луций непонимающе смотрел на него, потом кивнул.
– Итак, – сказал он обычным голосом. – Я храню посох в вестибуле в старинном сундуке под восковой маской отца. Ты не ошибешься – красивая древняя вещь из цельной слоновой кости. Тебе поможет мой вольноотпущенник Илларион.
– Тогда я пошел, – отозвался Стефан. – Вернусь как можно скорее.
Домициан остался недоволен проволочкой. Он забарабанил пальцами по подлокотникам кресла. Нервно притопнул ногой. Сверкнул глазами в сторону Луция. Что-то бросил Катуллу.
Тот покачал головой:
– Господин, наверняка лучше подождать, пока…
– Привести его сейчас же! – приказал Домициан. – И пусть Пинарий где-нибудь посидит, пока не будет готов к авгурству.
Когда Луция вели прочь, он разминулся с человеком вида столь нарочито чужеземного, что его обладатель казался пародией на германца: непокорная грива рыжих волос, густая рыжая борода, меховые сапоги, дубленые штаны и туго зашнурованный жилет, открывающий значительную часть широкой волосатой груди. Голые руки были украшены браслетами в виде свернувшихся драконов, испещренных рунами.
Луция препроводили в маленькую приемную и оставили одного. Высоко в стене он заметил зарешеченное оконце. Встав на стул, Луций обнаружил, что, если глядеть вбок по ходу портика, видна значительная часть императорской свиты, включая Домициана, и почти все слышно.
Катулл обратился к переводчику:
– Скажи Эбервигу, что Цезарь готов выслушать отчет.
Толмач перевел. Германец разразился пространной репликой.
Домициан нетерпеливо подался вперед:
– Что он говорит?
Переводчик замялся:
– Эбервиг спрашивает, что с ним будет, если он скажет нечто неприятное Цезарю?
– Вели ему говорить, – распорядился Домициан. – Скажет правду – получит награду, и его не тронут. Но если не заговорит тотчас, велю его удавить.
Переводчик и Эбервиг вступили в продолжительную беседу. Наконец толмач дрожащим голосом сообщил Домициану:
– Господин, прорицатель заявляет, что доскональнейшим образом изучил все свидетельства об ударах молний и убежден в правильности своего толкования. Он утверждает, что частота и места ударов предвещают скорые перемены на высочайшем уровне власти. Он говорит, что речь может идти только… о тебе.
– Выражайся яснее.
– Эбервиг полагает, что скоро в Риме будет новый император.
Домициан откинулся в кресле, нервно пощипывая кожу на лбу.
– Когда?
– Он не может сказать точно. Но очень скоро.
– Вопрос месяцев?
Переводчик задал Эбервигу уточняющий вопрос.
– Не месяцев, господин. Дней.
Сверкнула молния, грянул гром.
– Уведите его, – сказал Домициан.
Эбервиг что-то возразил. Переводчик кашлянул:
– Он спрашивает о вознаграждении.
– Если пророчество сбудется, пусть спросит с того, кто займет мое место! – отрезал Домициан. – Уведите и глаз с него не спускайте.
Наступила тягостная тишина. Наконец появился Стефан, слегка запыхавшийся от бега. Луция отвели обратно во двор. Стефан шагнул вперед и вручил ему литуус.
Больше откладывать было нельзя. Луций сделал глубокий вдох. Он посмотрел на литуус, к которому не прикасался много лет. До чего же прекрасная вещь и как замысловато вырезаны на ней звери и птицы!
Подражая отцовским действиям, которые он не раз наблюдал в детстве, Луций взглянул на небо и очертил область для авгурства. Небеса благоволили ему: темные тучи на севере почти сразу прорезала первая молния, затем вторая. Луций чуть выждал и был вознагражден третьей вспышкой – столь близкой, что весь двор осветился призрачным голубоватым светом. За нею последовал чудовищный громовой раскат, от которого подскочили все, кроме Луция, который всецело со средоточился на том, что собрался сказать.
Он повернулся к Домициану:
– Ауспиции получены, господин.
– Так быстро?
– Знамения недвусмысленны.
– И?..
– Грядут великие перемены. Настолько крупные, что затронут весь мир. Если счесть ветви всех трех молний и обратить внимание на их отношение к стволам, то можно точно исчислить дни и часы, начиная с нынешнего момента. Событие произойдет…
– Тише, глупец! – рыкнул Домициан. – Шепни на ухо.
Луций подошел к императору. Он еще никогда не оказывался так близко к нему. Настолько близко, чтобы обонять дыхание Домициана и уловить, что тот недавно отведал лука. Чтобы видеть черные волоски в ноздре и бородавку на лбу. Чтобы убить императора, будь у него оружие. Подавив отвращение, Луций произнес Домициану в ухо:
– Ровно через десять дней, в пятый час дня[32].
Домициан прикинул:
– За четырнадцать дней до календ, в предполуденный час. Ты уверен?
– Абсолютно.
Домициан схватил Луция за кисть и больно сжал.
– В тот день ты вернешься сюда, Луций Пинарий. Ты будешь со мной в назначенный час. Если предсказание ложно или ты затеял некое лукавство, тебя задушат у меня в ногах. Понятно?
– Понятно, господин.
– Никому не говори об открывшемся тебе.
– Конечно, господин.
Домициан отпустил его и откинулся на спинку кресла, нервно теребя бородавку. Другой рукой он коротко махнул гвардейцам, и те сопроводили Луция через двор, дворец и до самого дома. Он заметил, что один преторианец занял пост напротив его двери, на другой стороне улицы. Очевидно, за приходами и уходами обитателей дома будут пристально следить, и ни один гость не останется незамеченным. На появление Флавии Домициллы надеяться не приходится.
Ночью он составил для Аполлония шифрованное письмо, поведав о дневных событиях – вызове во дворец, нервозном поведении Домициана и обманном авгурстве, которое описал особенно подробно. Но где сейчас Аполлоний? Нерва должен знать. Закончив с шифрованием, Луций поручит Иллариону передать письмо посреднику, а тот отнесет его Нерве. Они никогда не общались напрямую.
Завершая послание традиционным «прощай», Луций почувствовал, как по телу пробежали мурашки.
* * *
Утром четырнадцатого дня перед календами домициана, бывшего октобера, в дом Луция Пинария явились преторианцы.
Он ждал их, нарядившись в лучшую тогу. Ночью Луций спал на удивление крепко. Встал на рассвете и написал прощальные письма старым друзьям – Диону и Эпиктету; оставил даже милое послание для Марциала. Илларион хлопотал рядом с хозяином, ни о чем не подозревая. Луций не сказал ему о визите во дворец; чем меньше будет знать верный помощник, тем лучше для всех. Опасайся Илларион, что Луций умрет еще до полудня, утро вышло бы нестерпимо грустным. А так вольноотпущенник был бодр и уговаривал хозяина поесть, не понимая, почему у Луция нет аппетита.
Луций прогулялся по саду. Небо было пасмурным, но не грозовым. В такое время года сад обычно наводил тоску и уныние, но сейчас зеленел вовсю благодаря недавним затяжным дождям. Посреди клумб возвышалась статуя Меланкома, унаследованная от Эпафродита. Ее привезли как раз накануне, и Луций настоял, чтобы изваяние сразу водворили на место. По примеру Эпафродита, он решил обойтись без постамента и разместить скульптуру на уровне земли. Жаль, что времени насладиться ею осталось так мало.
Когда пришли преторианцы, Илларион ударился в панику. Луций заверил его, что все обойдется, и тот как будто успокоился – пока Луций не сказал о письмах в кабинете, которые придется разнести, если он не вернется. Илларион расплакался. Хозяин обнял его и удалился с преторианцами.
Теперь Луция проводили глубже во дворец. Приемная, где ждал Домициан, примыкала к его личной опочивальне, что стало ясно после беглого взгляда в открытую дверь, за которой мелькнула неубранная кровать с богато расшитыми подушками и покрывалами. В это утро император решил не удаляться от места, где чувствовал себя в наибольшей безопасности.
Домициан восседал в кресле на возвышении в дальнем конце небольшой приемной. При нем находились только Катулл и существо с маленькой головой. Еще на том же возвышении стояли водяные часы, красивый прибор с диском для указания времени суток. Отметка вплотную приблизилась к пятому часу дня.
С балкона проникал слабый свет, небо хмурилось. Луций невольно присмотрелся к выходу на балкон, прикидывая, нельзя ли через него сбежать, но покои находились в одном из верхних этажей дворца. До сада внизу – несколько ярусов здания.
